Но видел и ее политические слабости, вызванные проигранной войной и расколом Германии. Аденауэр надеялся на поддержку Франции в германских делах. Де Голль рассчитывал с помощью немецкого соседа укрепить ведущие позиции Франции на западе европейского континента. Канцлер опасался сговора американцев и англичан за счет немцев. Генерал поддерживал канцлера, подчас нарочито демонстрируя независимость Франции от американской и английской политики.

Они стали союзниками и установили тесные личные контакты. Но различие в подходах к ряду крупных политических проблем сохранялось. Де Голль, например, считал справедливым послевоенное урегулирование и часто высказывался против какого-либо пересмотра границ, установленных после поражения нацистской Германии. Линия по Одеру — Нейсе была для него окончательной[4].

Аденауэр, как и многие в ХДС/ХСС и других партиях, рассматривал Ялтинские и Потсдамские решения как временные. Не признавал отторжение немецких территорий в пользу Советского Союза, Польши и Чехословакии. Влиятельные союзы перемещенных немцев постоянно требовали возврата утраченных земель. Канцлер не мог не считаться с ними, хотя бы потому, что они давали ему и его партии миллионы голосов на выборах. Он не признавал существующие границы. Публично говорил об этом. Но здравый смысл ему подсказывал, что вопрос о границах может стоять лишь в пропагандистском плане. Реально здесь нет перспектив. Немцев не поддержит никто из западных союзников. Восточноевропейские же страны не пойдут даже на обсуждение проблемы, не говоря уже о каких-либо компромиссах.

Когда вся Европа осуждала готовившуюся ремилитаризацию Западной Германии, де Голль встал на сторону Аденауэра. Он, однако, непримиримо высказался против приобщения немцев к ядерному оружию и тем самым поддержал сильное антиаденауэровское течение в ФРГ.

Разными оказались их подходы и к европейской интеграции. Де Голль не ощущал столь остро, как Аденауэр, возможность коммунистической экспансии с Востока. Сотрудничество, по его мнению, должно охватить весь европейский континент от Атлантического океана до Урала. В нем Франция и Федеративная Германия должны были занять достойное место, во многом задавать тон. В рамках такого сотрудничества, верил де Голль, произойдут перемены в сознании людей, в международной атмосфере, что даст немцам надежды на воссоединение.

Согласиться с подобным означало для Аденауэра отказаться от основной его концепции: никаких идеологических компромиссов с тоталитаризмом, непризнание ГДР — сателлита Советского Союза, через которого надеются навязать коммунизм всей Германии.

Одним из основных условий интеграции в понимании Аденауэра была общность западной культуры в ее национальном многообразии. Национальные государственные образования имеют прошлое, но не имеют будущего ни в политической, ни в экономической, ни в социальной сферах. Это значит, что и культура будет сближаться, сохраняя в общем лучшие национальные черты. Христианство можно защитить от коммунизма, преодолев национальный и государственный эгоизм.

Личное знакомство канцлера и генерала состоялось в середине сентября 1958 года. Немецкая печать с тревогой подчеркивала, что приход националиста де Голля к власти негативно скажется на франко- германских отношениях, что немцам ничего хорошего от резкого и решительного генерала ждать не приходится. Во время Первой мировой войны он был в немецком плену, во Второй — решительно боролся против Германии. Но первая же встреча лидеров двух стран показала, что эти опасения напрасны.

Де Голль после победы на выборах пригласил канцлера первым из западных лидеров и решил принять его не в Елисейском дворце, а в своем имени Коломбэ-ле-дез-Эглиз. Генерал демонстрировал особый характер взаимоотношений Франции и ФРГ.

Аденауэр, завершив отпуск в Каденаббии, не заезжая в Бонн, через Баден-Баден и Страсбург на машине отправился в Коломбэ. Длинная тенистая аллея обширного парка привела к простому двухэтажному дому, построенному в начале XIX века. Де Голль пристроил к нему шестиугольную башню, и тем не менее дом производил впечатление буржуазного особняка, а не дворянского замка. На лужайке перед входом выделялась обширная цветочная клумба в форме лотарингского креста.

Канцлера и присоединившихся к нему по дороге Брентано и статс-секретаря Карстенса просто, без протокола встретили де Голль и его жена. Чуть позади стояли министр иностранных дел Кув де Мюрвилль и дипломаты Жокс и Сейду. Гостей пригласили к столу. После обеда де Голль предложил Аденауэру разместиться в его доме, а сопровождающим отправиться в близлежащий городок. Он хотел побеседовать с канцлером с глазу на глаз.

Они прошли в библиотеку и провели вместе четыре часа. Переводчик почти не требовался: де Голль многое понимал по-немецки, а Аденауэр — кое-что по-французски. Беседа началась с некоторой настороженностью.

— Отношения между нашими странами развиваются благоприятно, — сказал Аденауэр. — Если вы намерены способствовать их дальнейшему сближению, то я готов работать вместе с вами.

Де Голль ответил быстро, в присущей ему темпераментной манере:

— Прошлое принесло нам страшные испытания. Французы не могут их легко забыть. Но мы должны попытаться изменить ход истории, закрепить примирение наших народов, объединить их усилия и способности.

После этих фраз атмосфера разговора мгновенно изменилась. Кув де Мюрвилль позднее напишет, что в Коломбэ случилась любовь с первого взгляда. Собеседники поняли, что найдут общий язык. Стало ясно, что, уважая позиции друг друга, канцлер и генерал могут говорить откровенно и рассчитывать на взаимное понимание даже там, где их мнения не совпадают.

Аденауэр не увидел в де Голле крайнего националиста, как его обычно изображали. Генерал был озабочен общеевропейскими делами, хорошо ориентировался в них и придавал первостепенное значение сотрудничеству с Федеративной Республикой. Сошлись во мнении, что, активно участвуя в европейской интеграции, Франция и Федеративная Республика должны сохранять собственное лицо и проводить собственную политику.

— Франция поможет вашей стране, — сказал де Голль, — в деле восстановления ее авторитета и возвращения уважения со стороны соседей.

Для Аденауэра эти слова имели особое значение. В Европе уже признали экономическую силу ФРГ, но еще сохранялось предубеждение из-за прошлого. Предстояло завоевать нравственные позиции. Помощь Франции сыграла бы здесь особую роль.

Услышал канцлер и менее приятное:

— Для Франции неприемлемо стремление к изменению европейских границ, как и распространение ядерного оружия.

Аденауэр слушал спокойно, без тени на лице:

— Воссоединение Германии — не дело завтрашнего дня. Нужно терпение. Мне кажется, что не так-то легко преодолеть прусско-протестантский и коммунистический комплексы, сложившиеся в Восточной Германии. Нельзя не учитывать и интересы России. Что касается французов, то они, по моему мнению, пока без особых симпатий думают о воссоединении Германии.

Канцлер дал понять, что готов к модусу вивенди с Востоком, несмотря на всю его ненависть к коммунизму, и не стал развивать эту тему дальше, а обратился к европейской интеграции:

— В обозримом будущем интеграция реально возможна лишь в Западной Европе при поддержке Соединенных Штатов. Без американских гарантий Европа не сможет себя защитить и успешно идти по пути прогресса.

Де Голль подумал немного и решил изложить свою позицию в достаточно острой форме:

— Перед Францией, в отличие от Федеративной Республики, не стоит задача оградить себя западноевропейским щитом. Мы стремимся к сближению всех европейских государств, к всеобщему умиротворению. ФРГ нуждается в членстве в НАТО и покровительстве Соединенных Штатов. Франция находится в иных условиях. Она не может быть инструментом в руках Америки.

Национализм де Голля все же проявился. Сомнений не оставалось: генералу милее Европа без Америки. Он готов вместе с ФРГ решать европейские дела, втайне надеясь, что Франция при любых обстоятельствах останется главным арбитром. Аденауэр не стал возражать и даже подыграл собеседнику:

— Я радуюсь возрождению величия Франции, как и тому, что вы готовы помочь немецкому народу