портье…

Место, где произошла трагедия, я нашел почти сразу – улица была перекрыта, худой усатый полицейский остервенело махал жезлом, направляя машины по объездному маршруту. Подчинился – поворачивая, увидел, что дальше по улице стоит большой черный внедорожник североамериканского производства. Надо было только где-то припарковаться.

Припарковавшись, я решил искать путь не по основным дорогам, а где-то внутри квартала. Это было опасно – могли ограбить и убить. Все туристические путеводители настоятельно не рекомендовали туристам отклоняться от больших многолюдных улиц и заходить внутрь кварталов, но опасно было и на большой улице. Дело было в том, что я, в европейском костюме и с сумкой через плечо, походил на журналиста, а представители властей эту профессию не сильно уважали. Журналисты – как североамериканские, так и из других стран – всюду совали свой нос, раскапывали дурнопахнущие истории, в том числе историю с расстрелом целого села и с забитым прикладами до смерти священником, и вообще мешали бороться с мировым коммунизмом. Поэтому назойливого журналиста могло ждать все, что угодно, – от удара дубинкой или прикладом по голове до тайного расстрела. Тело нашли бы потом где-нибудь на дороге в провинции, естественно, в произошедшем обвинили бы коммунистов. Журналисты это знали и в основном теперь не сами совали свой нос в пекло, а сидели в отелях и скупали «жареные» материалы и видеозаписи у местных, тем более что с распространением сотовых телефонов со встроенными фотоаппаратами и даже видеокамерами количество «сам себе режиссеров» увеличилось на порядок. Кстати, часто такие материалы «сливали в прессу» сами полицейские или военные, желая подставить друг друга и занять освободившееся кресло.

Квартал был самым обычным для Сальвадора, довольно бестолково застроенным и грязненьким. Здесь не было нормальной канализации, и помои во многих домах просто выплескивали на улицу, оттого омерзительно пахло, и у стен домов открыто копошились крысы. Зелени здесь почти нет, на веревках прямо через улицу висит белье, как в старых итальянских городках. Везде лестницы – на второй этаж заходят по внешней лестнице, а не по внутренней. Людей почти нет, еще утро, рано. Если бы были, скорее всего, я отсюда не вышел бы живым. В подобных местах европейский костюм – призыв к насилию…

Наткнувшись на перегораживающий путь заборчик из сетки-рабицы, я повернулся, чтобы поискать другой путь, и в это время меня кто-то окликнул. Я поднял голову – на балкончике второго этажа стояла молодая синьорита в одном халатике, курила сигарету.

– Зайдешь, мачо? – улыбнулась она.

Халатик как бы случайно распахнулся.

– Но, сеньорита… – сказал я на жалком испанском, который я вечером учил по туристическому путеводителю от нечего делать, – грацие.

Сеньорита пробормотала что-то, судя по тону, не очень приятное, какой-то pendeho… Что это означало, я не знал.

Путь через лабиринт я все же нашел, причем вышел как раз напротив заведения с ковбоем и надписью на английском «Enrice’s place», именно так, привожу дословно. Поскольку я оказался внутри периметра бестолково поставленного полицейского оцепления, я сразу к этому «Энрике», в его «место», и нырнул, чтобы не отсвечивать на улице. А то и прикладом по голове можно получить за наглость. Спросил кофе, пару больших чашек, сел, где потемнее, – свет в кафе не горел, то ли не было, то ли хозяин экономил…

Марианна вошла в кафе с каким-то местным, в военной, а не полицейской форме. Не огляделась по сторонам – а это минус, и большой минус, начинают забываться навыки, полученные в Секретной Службе, просто плюхнулась за столик. Деквалификация – вот как это называется. Когда разведчик высокого уровня начинает играть в грязные и кровавые игры с примитивным, но жестоким противником, именно она и происходит. Деквалификация. Чтобы поддерживать свою квалификацию, надо играть с противниками, равными себе или сильнее[37].

Местный офицер задержался в разговоре с хозяином бара, и я понял, что надо действовать. Сейчас, или никогда…

– Что здесь происходит? – раздалось у меня за спиной.

Я повернулся. Офицер стоял рядом, но обе руки у него были заняты чашками с кофе. Избавиться от них он не успеет в случае чего, но и мне кровавая перестрелка не нужна.

– Я просто принес даме кофе. Нельзя?

– Ты как прошел оцепление, козел? – спросил офицер.

– Виктор, прекрати… – вступилась за меня Марианна, немного пришедшая в себя от неожиданности.

– Ты знаешь этого борзописца? – удивленно произнес офицер, кстати, неплохо говорящий по- английски.

Так вот в чем дело. Как я и думал, меня приняли за журналиста.

– Да… Это Алекс. Алекс, это Виктор, офицер сил безопасности.

– Очень приятно, – сказал я.

– А мне – нет. Покиньте оцепленную зону, господин журналист Алекс, и немедленно. Получите полицейский пресс-релиз, и будьте довольны.

– Прекрати… – Забыв про кофе, которого ей принесли сразу две чашки, Марианна поднялась со стула, взяла меня за руку, – пошли, немедленно!

Офицер, так и оставшийся стоять, как дурак со своими двумя чашками кофе, смотрел нам вслед. Таким взглядом можно сверлить металл…

– Ты как здесь оказался?

– Соскучился по тебе и прилетел.

– Прекрати паясничать! – Судя по тону, Марианне было не до шуток. – Ты хоть знаешь, что здесь происходит?

– По-моему, гражданская война.

– Я не об этом. Только что убили моего осведомителя. Это твоя работа?

– Невиновен, ваша честь.

Мы как раз дошли до машины, Марианна облокотилась на высокий запыленный капот.

– Ты можешь хоть минуту побыть серьезным?

– Минуту – могу.

– Этого хватит. У меня убили осведомителя, ты что-нибудь знаешь об этом?

– Нет.

– Точно? – Она испытующе смотрела на меня.

– Точно. Я прилетел вчера днем. Можешь проверить.

Марианна устало выдохнула.

– Я хочу кофе…

– Один момент…

За кофе я снова сбегал к Энрике, заказал свежего – с пылу с жару, как говорится – на вынос. Если на вынос – там не чашки, а такие пластиковые стаканчики с крышечкой. Виктор сидел за столом и пил кофе, стараясь не смотреть на меня.

С кофе я вернулся к машине…

– Прошу, мэм.

Я поставил свой стаканчик на капот в ожидании, пока он охладится. Марианна начала пить свой сразу. Понять не могу людей, которые пьют такой горячий кофе, что он обжигает рот – вкус же не чувствуется совершенно, просто горячее варево.

Впрочем – дурной кофе только так и пить, если он немного остывает, то превращается в откровенные помои.

– Для чего ты приехал в страну?

– Передать тебе привет. От посла Пикеринга.

– Ах, это… – Марианна поморщилась. – Давай сядем в машину.

Сели. Кофе я так и оставил на капоте.

– Я слышала, в Тегеране была большая беда…