друг с другом. Мистика окружения соизмерима с той пропастью между человеком и «природой», которая все больше расширяется под действием системы. Именно этот разрыв, это подорванное и разорванное в самой своей основе отношение человека к своему окружению, ставшее образом социальных отношений, как раз и оказывается — независимо от того, нравится это ему или нет — обоснованием и местом дизайна. На этом месте он безуспешно пытается восстановить смысл и прозрачность силами информации, «понимание» — силами сообщений. Если хорошенько об этом подумать, то мы поймем, что философия дизайна, проходящая сквозь всю теорию окружения, — это, в сущности, доктрина участия и public relations, распространённая на всю область природы. Нужно заставить природу принимать участие (хотя она, как кажется, становится все более враждебной и даже стремится «загрязнением» отомстить за эксплуатацию). Нужно воссоздать коммуникацию с ней и, одновременно, со всем городским универсумом, коммуникацию, основанную на знаках (точно так же при помощи новых медиа и оптимизации необходимо наладить коммуникацию между начальниками и подчиненными, между правительствами и управляемыми). Короче говоря, природе нужно предложить контракт: защита и безопасность, нужно объединить ее становящиеся опасными естественные энергии в профсоюз, дабы получить контроль над ними. Ведь все эти шаги, конечно, направлены лишь на то, чтобы еще лучше приспособить эту соучаствующую, связанную контрактом и повторно используемую природу к нормам рациональной гиперпродуктивности.

Такова политическая идеология дизайна, приобретающая сегодня в дискурсе окружения планетарный размах. От Gropiusà l'Universiîas¹²³ прямой путь к тому, что можно было бы назвать метадизайном, политической метаэкономией, которая для неокапитализма является тем, чем для обычного капитализма была классическая либеральная экономия.

Если речь идет об окружении — это значит, что его уже нет. Говорить об экологии — это значит констатировать смерть и тотальную абстрагированность «природы». «Право на…» (природу, окружение) заверяет разрушение того, правом на что оно является. Эта гибель природы (как идеальной отсылки к жизни) тесно связана с тем, что в анализе современного знака мы назвали гибелью означаемого (реального объективного элемента, денотированной функции, «истины», мира как реального залога знака, то есть его золотого обеспечения: золото означаемого / референта исчезает, больше нет Gold Exchange Standard[67], больше нет конвертируемости знака в его референциальную стоимость — те же самые тенденции наблюдаются в некоторых современных процессах, свидетельствующих о том, что деньги свободно связываются друг с другом в соответствии с плавающим курсом). Великое Означаемое, великий Референт — Природа мертва, и на смену ей приходит окружение, которое вместе с ее смертью обозначает ее восстановление в качестве симулятивной модели (так о предварительно нарубленном бифштексе говорят, что он «восстанавливается»). То, что было сказано нами о «Природе» — что она всегда была проекцией некоторой социальной модели — столь же значимо и для окружения. Переход от понятия природы, которая была еще объективируема в качестве референта, к понятию окружения, в котором система циркуляции знаков (меновой стоимости / знака) разрушает всякую референцию, обозначает переход от все еще противоречивого, неоднородного, не связанного политической экономией общества, в котором существуют противодействующие модели трансцендентности, конфликта, преодоления, существует природа человека, пусть и разорванная, но наличная (ср. близость марксизма к субстанциальной антропологии потребностей и природы), существует история с ее теорией революции и т. д., — переход от этого «исторического» конфликтного общества к кибернетическому обществу, к социальному синтетическому окружению, в котором тотальная абстрактная коммуникация и внутренняя манипуляция не оставляют больше никаких ресурсов, внешних системе, — все это конец традиционной политической экономии и в то же время политическая метаэкономия общества, ставшего своим собственным чистым окружением¹²⁴. «В той мере, в какой удается манипуляция окружением, удастся манипулировать и человеком, который сам стал объектом манипуляции, то есть простым окружением» (Митчерлих).

Социальный контроль воздуха, воды и т. п., осуществляющийся под знаком охраны окружающей среды, — это, очевидно, еще большее погружение людей в поле социального контроля. Тот факт, что природа, воздух, вода, бывшие ранее производительными силами, становятся раритетами и попадают в пространство стоимости, свидетельствует о том, что сами люди все больше погружаются в пространство политической экономии. В конце такой эволюции после природных парков будет создан «Интернациональный Фонд Человека» — подобно тому, как в Бразилии имеется «Национальный Фонд Индейца»: «Национальный Фонд Индейца призван обеспечить наилучшее сохранение индейских популяций, так же как и (sic!) тех видов растений и животных, которые испокон веков соседствовали с ними» (конечно, такой институт прикрывает и санкционирует самый настоящий этноцид и бойню — в соответствии с одной и той же постоянной схемой сначала что-то ликвидируется, а затем восстанавливается). Человек больше не стоит лицом к своему окружению — он сам способен стать частью окружения, нуждающегося в охране.