— Все остальное ты немедленно снимешь.
— Договорились.
Мы замерли в поцелуе, а потом он занес меня в дом и захлопнул ногой дверь.
Эпилог
Суббота шестое августа оказался прекрасный день, как и предсказывали синоптики. И сотня родительских гостей и близких друзей с удовольствием бродили по траве с бокалами шампанского в руках, наслаждаясь ласковым солнышком и болтая в ожидании, когда все начнется. Лужайку позади дома подготовили для церемонии обновления брачных обетов: проход между стульями вел к увитой белыми гортензиями арке новобрачных. Рядом поставили шатер на десять столов, в центре каждого в высокой вазе — длинная белая роза. На потолке — увеличенная фотография с первой свадьбы, тридцать пять лет назад.
Проходя вдоль шатра, я заметила отца, одетого в подходящий случаю летний льняной костюм. Он о чем-то разговаривал с Филиппом. Я тут же спряталась за куст сиреневой гортензии, чтобы послушать — а вдруг это трогательное объяснение между отцом и сыном, — но затем вспомнила, что это реальная жизнь, а не фильм про девушку из сладкарни. В ту же секунду Филипп резко отвернулся от отца и устремился в мою сторону, красный и злой. Отец не удосужился даже взглядом его проводить, спокойно отпил белого вина из стакана и посмотрел куда-то вдаль. Когда Филипп проходил мимо моего куста, я дернула его за руку и втащила в свое укрытие.
— О господи, Люси, какого черта ты здесь делаешь? — сердито спросил он, потом сразу же успокоился и рассмеялся: — Что ты прячешься по кустам?
— Я хотела подсмотреть, как общаются отец и сын.
Филипп фыркнул:
— Мне только что было сказано, что я позорю семью.
— Как, и ты тоже?
Он покачал головой в недоумении, а затем у него хватило ума рассмеяться.
— Это из-за сисек?
— Да, это из-за сисек.
— Боюсь, что в
Филипп улыбнулся и убрал листик, запутавшийся у меня в волосах.
— Но оно того стоит.
— Да уж, это подарочек, который будет радовать каждый день, — сказала я, и он громко расхохотался. Я схватила его за руку, а он зажал ладонью рот.
Мы будто снова стали детьми и прятались, чтобы избежать скучного похода в музей или визита к друзьям наших родителей, где никто не будет обращать на нас внимания, а нам придется тихо сидеть в уголке, ибо воспитанных детей должно быть видно, но не слышно. Мы оба посмотрели на отца, по- прежнему глядящего вдаль, стоящего в стороне от людей, которые пришли сюда ради него.
— Он на самом деле так не думает, — сказала я, пытаясь приободрить Филиппа.
— Нет, он именно так и думает. Он отвечает за каждое слово, и ты это знаешь. Ему надо обязательно осуждать и судить всех вокруг, кроме себя самого.
Я посмотрела на него с удивлением:
— Я думала, что он такой только со мной.
— Нет, Люси, тебе не одной так сильно повезло. Не забывай, что я родился раньше и у меня было по крайней мере несколько лет, чтобы его разочаровывать, до того как появилась ты.
Я попыталась вспомнить, видела ли я когда-нибудь, как отец ругал Филиппа, но не смогла.
— Все прекрасно, пока ты делаешь то, что он хочет, но стоит тебе пойти своим путем… — Он вздохнул, и вздох этот был исполнен горечи. — Он желает нам добра, но не желает понять: что для него хорошо, нам, может быть, не подходит.
— Зато Райли у нас золотой ребенок, — сказала я недовольно. — Надо нам его как-то подставить.
— Уже сделано, я только что сказал отцу, что он гей.
— Да что же это с тобой и с мамой? Райли вовсе не гей!
— Я знаю, — засмеялся он. — Но будет забавно послушать, как он станет открещиваться.
— А я с ним поспорила, что он не сможет сказать «трансцендентный слон» в своей сегодняшней речи. Неудачный у него денек.
Мы расхохотались.
— Ничего, он выкарабкается, как всегда, — добродушно заметил Филипп и выбрался из-за изгороди обратно на дорожку. — Не пора тебе идти к маме? — Он посмотрел на часы.
Я обернулась туда, где стоял отец.
— Сейчас приду.
— Удачи, — неуверенно пожелал он.
Я негромко чихнула, предупреждая отца о своем появлении.
— Я уже видел тебя в кустах, — сказал он, даже не оглянувшись.
— О-о.
— Хотя меня мало волнует, чем ты занимаешься. Но, господь свидетель, там ты себе профессию не найдешь.
— Угу.
Я почувствовала, что внутри закипает привычный гнев, и попыталась его обуздать. И побыстрее перешла к делу:
— Прости, я солгала тебе о том, как я ушла с работы.
— Ты имеешь в виду, как тебя с нее уволили? — Он смотрел на меня снизу вверх, сквозь сидящие на кончике носа очки.
— Да, — процедила я сквозь зубы. — Я была расстроена.
— Неудивительно, ты вела себя возмутительно. Ты могла и вовсе оказаться за решеткой. И они были бы абсолютно правы, засадив тебя. — После каждого предложения он делал большую паузу, словно сообщал новую мысль, ничего общего с предыдущей не имеющую. — А я при этом ничем не смог бы тебе помочь.
Я кивнула и мысленно досчитала до пяти, стараясь унять злость.
— Но дело же не в езде в пьяном виде, не так ли? Дело во мне. У тебя со мной проблемы.
— Проблемы, какие проблемы? — пробормотал он, возмущенный, что я указала на его слабость. — У меня нет никаких проблем, Люси, я лишь хочу, чтобы ты научилась бороться со сложностями, выказывала ответственность и начала что-то из себя представлять, вместо того чтобы праздно болтаться… оставаясь полным ничтожеством.
— Я не ничтожество.
— Значит, ты очень удачно притворяешься.
— Отец, разве ты не понимаешь, что дело не в том, как я себя веду? Ты хочешь, чтобы было по- твоему и больше никак. Поэтому ты всегда будешь недоволен мною.
— Я тебя умоляю, о чем ты толкуешь? Я хочу, чтобы ты была достойным человеком.
— А я и есть.
— Человеком, который может что-то предложить обществу, — продолжал он, точно и не слышал меня, и пустился в нудные рассуждения об ответственности и долге, где каждое предложение начиналось словами «человеком, который…».
Я досчитала до десяти, и это сработало, гнев и обида ушли, и я больше не чувствовала так остро, как раньше, недостатка его любви и одобрения. Ясно, что он не может измениться и никогда не изменит своего мнения обо мне. Но больше я не стану из-за этого расстраиваться. Надо просто принять это как данность — мы с отцом никогда не будем друзьями.
— … так что, если тебе нечего к этому добавить, нам следует немедленно закончить этот
