Только соответствие элементарных материалов творчества

ритм

  звук

    метр

(абсолютный подход к качеству) есть достижение художника.

Дух классики овевает нас уже со всех сторон. Им дышат все, но не то не умеют его различить, не то не знают, как назвать, не то просто боятся сделать это. Кажется, что последнее ближе всего к истине. — «Классика есть реакция; революция не потерпит классики», — твердили нам столько раз за эти годы. И мы поверили, что перед нами действительная и точная формула, а не легкое сочетание слов, рожденное духом местничества и моды. Вот почему так стремились мы приобщиться к тому, что выдавало себя за подлинное и кровное порождение нашего времени: к триаде «измов», — к кубизму, футуризму и экспрессионизму. Они носили имя левого искусства, их поэты и художники провозгласили себя поэтами и художниками революции, они и в самом деле побывали у власти и именем революции правили искусством и нами.

Теперь же мы знаем, что они самозванцы, что мы простодушно отдали им свои права и что нам надо вернуть себя на должное место. Итак: спор из-за революций?..

Дело обстоит так: наше искусство есть искусство классики, но искусство классики есть искусство революции, следовательно, наша борьба за классику есть борьба за поэзию революции, а борьба за нее есть, в свою очередь, борьба за жизненность нашего искусства и за современность нашего мастерства. Вот каким кругом очерчиваемся мы!

И, однако, как раз приходится вернуться к началу. На утверждение, что классика есть явление реакционное, т. е. явление противожизненное, как можем мы ответить, что это теория слепцов или корыстолюбцев и что в действительности классика — дитя и суть революции?..

Мы отвечаем вот что:

— Если бы исторический процесс был лишен целесообразности, если бы течение жизни было случайным сочетанием энергий, если бы революция была только механическим взрывом ненароком скопившихся горючих веществ, — тогда, конечно, нельзя было бы установиться связи между нею и тем духом классики, которым все полно вокруг нас. Однако торжествовать в этом случае не пришлось бы никому. Ведь тогда вообще незачем было бы говорить о каком-либо «искусстве современности», о «поэзии революции»; и всего меньше можно было бы проводить знак равенства между ней и тремя «измами». Почему? Да потому, что искусство всегда целесообразно, ибо оно всегда есть итог сознательного и точно направленного проявления воли…

Но вот другое жизнеощущение, которое, конечно, одно только и присуще нам и им. Оно свидетельствует, что движение жизни целесообразно; история идет к цели; к абсолютной ли или к относительной — это безразлично: хотя бы и к относительной!..

Но раз современность движется к своей цели, то телеологична и революция. Даже больше того: нигде нет такой целевой одержимости и такого телеологического пафоса, как именно в революции… И вот тут мы можем в полной мере принять спор между классикой и «измами».

У революции «голос — голос Иакова, а руки — руки Исава». Ее дух идеален, а внешность сурова. Ее цели созидательны, а движение разрушительно. То, к чему она идет, — ясно, гармонично и желанно; то же, что вызывается ее шествием, — темно, хаотично и ужасно. Потому-то революция живет противоположностями. Она разрушает порядок беспорядком и убирает беспорядок порядком. Первое есть ее начало, второе есть ее конец. Люди, утверждающие, что телеология революции — разрушение, так как они могут вотвот погибнуть под ее обвалами, подобны людям, утверждающим, что назначение метлы — подымать пыль, ибо они чихают, идучи мимо. Но прохожие отчихают, пыль уляжется, а кругом — чисто и вольно. Разрушение и пыль суть только обломки и частицы того старого, разлагающегося и сгнивающего, что из прошлого увязалось за движением революции к новой гармонии: так листья, песчинки, солома движется смерчем вокруг несущегося поезда. Но можно ли сказать, что в этом суть его движения? Между тем это именно говорят наши предшественники, люди трех «измов», которых общая молва, по упрощающим своим навыкам, называет одним именем «футуристов». Они утверждают, что их поэзия революционна, ибо от нее неудержимо чихают все носы. Однако эта логика есть логика поднятой пыли. Она стоит так же на голове, как все их искусство. Поставьте то и другое на ноги и окажется: футуризма уже нет — возникла классика.

Надо всегда иметь в виду основное явление в социальной жизни искусства. В нем есть то, что обыкновенно позволяет говорить о «пророчественности искусства». Оно состоит в следующем. Жизненный процесс, движение истории проявляют себя в разных областях культуры неодинаково и не сразу. Есть, я бы сказал, разная «светочувствительность» у отдельных пластов ее. Между тем, что назревает и протекает в ее глубине, и тем, что проявляется и отражается вовне, лежит сопротивление среды и расстояния. Надо пройти путь от сердцевины до поверхности. История культуры свидетельствует, что этот путь и это сопротивление преодолевается не всеми ее силами одновременно и в равной степени. Одни ее области уже отмечают начавшееся движение истории к новому рубежу, когда другие еще молчат, ибо ничего еще не чувствуют. И вот оказывается, что высшую чувствительность обнаруживает поэзия, живопись, скульптура, музыка; низшую же — философия. Настолько же, насколько философия всегда запаздывает и только осмысливает уж пройденный путь, — настолько же искусство задолго вперед сигнализирует о надвигающейся перемене, и ясность его отметок так велика, что когда впоследствии, уже с позиций философского ретроспективизма, изучаешь и оцениваешь эти сигнальные знаки, они и в самом деле становятся предвещаниями, сбывшимися с неумолимой роковой точностью. — Теперь вспомним, когда появились и о чем вещали три «изма».

Они возникли еще за целое пятилетие до войны; а если говорить об их первых незрелых и зачаточных формах, то мы спустимся даже до девятьсот седьмого-восьмого года. Вокруг 1910 года уже