– Виноват… – растерялся Иван Петрович.

– Ну… поп этот ваш… гей?

– Да что вы… С чего вы это… Какой там!..

– Ну, хорошо, хорошо… Я пойду с вами.

– Ну и прекрасно! – обрадовался Иван Петрович. – Прекрасно… Обяжете! Вам интересно, а мне, знаете, сподручно. Вы человек чужой, иностранец даже. Может, урезоните нашего… святого отца! А то, понимаете, очень активный культовый работник.

Они засмеялись.

– А тут ещё эта смерть… – продолжал Иван Петрович, – этого убогого. Так некстати! Так некстати!.. У меня ведь грешным делом промелькнула мысль на них это дело повесить. Убийство-то!..

– На кого?

– Да на патриотов, как они себя называют. Хм… Как будто другие не патриоты! Отец Мануил-то у них вроде духовного лидера. Наш, так сказать, местечковый и доморощенный аятолла Хомейни.

Они снова засмеялись.

– И что же убийство? – вернулся к разговору Люггер.

– Убийство-то? Да ведь найди только следствие какую-нибудь вещичку – книгу ли, тетрадку, листок ли бумаги – всё одно! Но только чтоб непременно со свастикой или с другой какой ерундой в этом роде. И вот вам указание на убийцу! И ведь сразу двух зайцев: и злодея станем искать, и всю эту компанию поприжмём!

Снова засмеялись.

– Свастика – это понятно, – заметил Люггер, – но при чём тут ваша Церковь?

– Да как же? Патриотизм, национальные всякие идеи… Это уж не на кого и думать будет…А то, что же, Аркадий Борисович! Затеяли мы парк скульптур – наш поп в крик. Собрались в городе храм всех религий устроить… Это ж… вы посудите… Иерусалим с Меккой и Тибет в придачу! Да уж говорил, вы в курсе!.. Деньги- то… капитал… на что привлекаем!..

– Да, проект интересный… Может и получиться с инвестициями…

– Да уж как бы хотелось!.. Иностранный капитал нам интереснее!..

– Это всем выгодно.

– Нужно непременно, чтобы всем миром строить. В смысле, сами верующие со всего света, отринув предрассудки и рознь, захотели поклониться единому богу, для чего и слились, так сказать, в едином порыве веры. И общими усилиями выстроили обновлённый дом молитвы… Понимаете?.. Презрев наставления своих пастырей, веками несших слово разделения и раздора, люди доброй воли объединились, чтобы – и это впервые в истории! – поклониться сообща творцу, создавшему их… Как?

– Убедительно…

– Привлечём капитал, и дело пойдёт!.. А то, что же… Межконфессиональный совет хотели у себя созвать – поп костьми! Что ты будешь делать! И ведь пронюхал же! До всего-то ему дело есть! Что за расползающаяся клерикализация! Шпионы, что ли, у него всюду! – Иван Петрович вздохнул. – Прямо по пословице, – горестно заключил он. – У кривого Егорки глаз шибко зоркий. Одна беда – глядит не туда.

Люггер расхохотался. Иван Петрович следом.

– Так что же с убийством? То есть вы хотите из несчастного случая сделать убийство?

– Да нет, Аркадий Борисович. Погожу… А вы-то вот правы: не убийство это, а несчастный случай. – С этими словами Иван Петрович поднялся с дивана. – Пора нам, Аркадий Борисович. Если вы готовы, то поедемте – нотариус ждёт. Не сегодня-завтра в права вступите…Новая недвижимость – новые хлопоты…

– Пару минут – и я буду готов, – Люггер встал с кресла, пересёк веранду, и я услышала, как он загремел ключами, открывая дверь в комнаты. Дверь проскрипела, шаги Люггера стихли где-то в доме.

Почему-то когда Люггер ушёл, мне стало страшно. Точно я ждала, что в отсутствие хозяина Иван Петрович непременно бросится обыскивать веранду и уж, конечно, заглянет во все укромные места. Но Иван Петрович всего лишь прошёлся взад-вперёд, повздыхал. Остановившись, тихонько пропел: «Ты ждёшь, Лизавета, от друга привета…» Потом неспешно подошёл к дивану, опустился мне на спину и замер.

Послышались шаги Люггера.

– Я готов, – объявил он, – можно ехать.

Иван Петрович легко поднялся. Они заторопились и, сойдя с веранды, стали возиться с дверью. Иван Петрович что-то объяснял Люггеру, щёлкала задвижка, бряцали ключи. Наконец, заперев и удостоверившись, что заперли, они стали удаляться.

Ещё слышны были их голоса и шаги, когда я сделала первое движение освободиться от диванных оков. Но оказалось, что выползти из-под дивана это ещё полбеды. Потому что едва я попыталась подняться на ноги, как со мной произошло нечто до того страшное, что я, забыв всякую осторожность, готова была звать на помощь хоть Люггера, хоть Ивана Петровича, хоть самого первого встречного. Лишь только я встала, как ноги мои подкосились, и я рухнула на колени. Не успев ещё толком ничего понять, я предприняла новую попытку. И снова упала. Ноги меня не слушались. А точнее, я не чувствовала, что располагаю, как обычно, ногами. Ужас охватил меня. Не было никаких сомнений, что пока я лежала под диваном, у меня отнялись ноги. И теперь я вынуждена буду валяться здесь на полу до тех самых пор, пока не вернётся Люггер и не найдёт меня разбитой, в пыли и полуголой! Хороша соблазнительница! И когда мне придётся объяснять ему всё от начала до конца, какой же смешной и жалкой буду я казаться! Но главное: с сегодняшнего дня моим домом станет инвалидное кресло…

Обливаясь слезами, я решила переместиться на диван – не оставаться же в самом деле посреди веранды. Но только я шевельнулась, как ощутила, будто в ногах, налитых вместо крови каким-то расплавленным металлом, этот самый металл взыграл и забегал вверх-вниз. Я пошевелила ногами, металлическая волна поднялась с новой силой.

Господи! Мои ноги всего-навсего затекли от неудобной позы под диваном. Ужас немедленно сменился стыдом той же силы. Мне отчего-то стало стыдно разом за всё: и за свой визит в этот дом, и за лежание под диваном, и за глупый испуг, и за страх показаться Люггеру больной и смешной – словом, почти за весь свой сегодняшний день.

Спустя пару минут, я пришла в себя. Теперь мне предстояло подумать, как выбраться из дому – ведь на сей раз Люггер совладал с замком. На всякий случай я подёргала дверь. Но задвижка держала её прочно, замок был исправен. И мне ничего не оставалось, как лезть в окно.

Помню, мысль о том, что рядом с окошком не должно быть отпечатков моих пальцев показалась мне удачной и своевременной. Ведь окно найдут открытым. Следовательно, если Люггер вызовет милицию, первым делом станут исследовать окно. Отпечатки в комнате я могла оставить в последнее своё посещение Марии Ефимовны. Но если на оконную раму поверх прочих лягут мои пальцы, я не смогу объяснить это явление. Решение нашлось тут же. Сняв с себя майку, я намотала на руку этот кусочек ткани и принялась орудовать рядом с окном как заправская форточница. Стоит заметить, что под майкой на мне не было другой одежды, однако, воспользоваться банданой почему-то не пришло мне в голову.

К счастью, никаких затруднений не возникло. Я распахнула раму, выпрыгнула на улицу, натянула майку и рысцой побежала к калитке. Уже на улице я вызвала такси «к пересечению Большой Московской и Южной» и сама поспешила к назначенному месту. Мне снова повезло: я никого не встретила, такси – сине-зелёная «шестёрка» – пришло быстро, и очень скоро я была дома.

Первым делом я переоделась и вымылась. Затем прошла в кухню, где столкнулась с матерью. Она гремела какими-то кастрюлями возле плиты, и вид её ничем не выдавал давешнего недуга. Напротив, уже и спина, и затылок выражали настроение воинственное и готовность сию же секунду схлестнуться с кем угодно. Заслышав, что я вошла, мать резко обернулась.

– Ну что? – отрывисто спросила она.

Я усмехнулась: как будто она посылала меня в магазин за кефиром.

– Его не было.

– Что ж ты так долго? – недовольство её возрастало. Мне показалось, что сейчас она прибавит что-то вроде: «Тебе ничего поручить нельзя, хоть самой иди».

– Ждала, – ответила я.

Мать отвернулась к плите.

Мне хотелось спросить о Лизе. Но, не зная, чем может обернуться мой вопрос, я решилась подождать подходящего момента, а пока выпить чаю. Я рассчитывала, что мать сама заговорит. Но мать молчала.

Наконец чай был выпит, а подходящий момент так и не наступил. Я решила действовать напрямик.

– А где Лиза? – как можно беззаботнее спросила я. – Почему она не ужинает?

Мать, не оборачиваясь, чему-то усмехнулась.

– Наужиналась…

– Вы ужинали? – притворно удивилась я.

– Она здесь больше ужинать не будет, – объявила мать. И по её тону, и голосу было понятно, что она необыкновенно довольна собой.

– Почему? – снова притворилась я.

– Значит, так! – наконец-то мать повернулась ко мне, уперев руки в боки. – Здесь вам не малина и не притон. И я в своём доме никому не позволю устраивать преступные сходки! Понятно? И убийц я у себя селить не стану! Не ста-ну!.. Это ж надо… Мальчика убить… больного! Это кем же надо быть!.. А меня- то чуть до смерти не довела!.. Я такие вещи не прощаю!.. И передай им, что они свиньи! Московские свиньи! – на последних словах мать сошла на визг.

– Кто свиньи? Кому передать?

– Все они! И Ольга Петровна, и Татьяна Петровна, и Лизка ихняя… Все свиньи!

– Почему московские?

– А как же? – удивилась мать. – Эта колодница-то давно в Москве. Как сбежала с тем проходимцем…