Вот оно… Когда?.. Как?.. В какой именно момент совершилось это?

Дьякон вышел на амвон, и, вторя его глубокому, точно ворчащему басу, серебряными колокольчиками зазвенели дисканты и альты певчих; «Господи, помилуй, Господи, помилуй…»

– И о супруге его благоверной Великой Княгине Государыне Екатерине Алексеевне Господу помолимся…

Только в четвёртом часу кончился длинный обряд венчания. Екатерина Алексеевна сидела подле Государыни и Великого Князя на тронных креслах под золотым навесом с горностаевым подбоем. Ей было видно, как карета за каретой вытягивались в «шествие». Тем же порядком медленно и чинно ехали назад. Когда проезжали мимо полков, троекратный беглый огонь вверх опоясывал белым кудреватым дымом солдатские ряды. С корабля двадцати четырёх галер, двух транспортов и двух яхт началась пушечная пальба. По вантам и реям были выброшены пёстрые флаги и бабочками заиграли на засвежевшем западном ветру.

Во дворце караулы били в барабаны и играли на трубах, когда Императрица, сопровождаемая высоконовобрачными и свитой, проходила по залам к своей опочивальне. В дверях её она остановилась. Пётр Фёдорович, за ним Екатерина Алексеевна, принцесса Цербстская и принц Август, «припадая к стопам Её Императорского Величества, воздали высочайшее благодарение».

От дверей государыниной опочивальни проследовали в большую антикамеру, и там послы, чужестранные министры, придворные дамы и кавалеры и первые особы из генералитета и министерств ожидали Государыню и молодых.

До шести часов длилось принесение поздравлений, и только потом, не чуя ног под собою, Екатерина Алексеевна прошла в свои покои, где могла наконец переодеться, снять страшно тяжёлую парадную «робу», корону, переодеться в лёгкую парадную «адриену» и уже надо было идти к обеду.

В конце стеклянной галереи был накрыт «покоем» особый стол. В верхнем, смыкающем его конце было поставлено большое золочёное кресло, крытое малиновым шёлком, расшитым золотыми травами. По правую и левую стороны этого кресла были золочёные стулья, крытые зелёным шёлком с травами. Над ними был парчовый балдахин с горностаевым подбоем. Далее стояли золочёные стулья пониже, крытые розовым шёлком. Стол был накрыт на шесть приборов золотой посуды. По всей галерее стояли столы для гостей.

По троекратному призыву трубами началось шествие в антикамеру В ней Государыню ожидал гофмаршал, торжественно возвестивший ей:

– Ваше Императорское Величество, кушанье на стол поставлено!

Государыня села в кресло, по правую её руку сел Великий Князь, по левую – Екатерина Алексеевна, рядом с Великим Князем сели принцесса Иоганна и принцесса Гессен–Гомбургская, против граф Алексей Григорьевич Разумовский.

Томительный парадный обряд начался.

– Прекрасное слово сказал владыка, – сказала Государыня по–русски, обращаясь к Разумовскому. – Как тонко отметил он значение брачных союзов для мира народов. Когда все между собою породнились бы, то, чаю, для чего и войнам быть?..

– Ваше Величество, – сказал Разумовский. – Между родственниками ссоры бывают, однако, ещё лютее, чем между посторонними.

– Пожалуй, – снисходительно ответила Государыня.

Разговор не шёл. Княгиня Цербстская и принцесса Гессен–Гомбургская не говорили по–русски, Разумовский не знал ни французского, ни немецкого языков. Екатерина Алексеевна изнемогала от усталости, Великий Князь, стараясь быть серьёзным, очень много пил и ел Принцесса Иоганна, только что узнавшая, что все её и Мардефельда письма вскрывались и прочитывались Бестужевым, и понявшая, почему Государыня её так нелюбезно выпроваживала из Петербурга, сидела красная, надутая и важная. Вокруг стола стояли «во услугах» обер–гофмейстер барон фон Миних, граф Лесток, форшнейдером при Государыне господин Шепелев, за стулом Великого Князя камергер Балк,[24] форшнейдером – камергер Мартын Скавронский,[25] за Великой Княгиней камергер граф Пётр Шереметев[26] и форшнейдером при ней камергер граф Андрей Гендриков. За столом суетились люди. Пажи приносили кушанья, метрдотель Фукс принимал их и передавал тем, кто были «во услугах». Всё это чрезвычайно стесняло и смущало Екатерину Алексеевну, она сидела строгая и почти ни к чему не притрагивалась.

Кругом на тридцати трёх «штуках» сидело сто тридцать две «персоны». Шёл непрерывный гул голосов, слышался звон посуды и шаги подававших лакеев.

Как только подано было жаркое – седло дикой козы – и форшнейдеры золотыми ножами нарезали его и положили куски, состоявшие у вин разлили по кубкам шампанское. Итальянская музыка, игравшая на хорах, смолкла. Великий Князь поднялся, все гости в стеклянной галерее и в зале встали. Детским, ломающимся голосом Великий Князь возгласил, поднимая кубок:

– Про здравие Её Императорского Величества!..

– Виват!.. Виват!.. Виват! – закричали гости.

Трубачи и литаврщики заиграли. Пушки полевых батарей, поставленные вдоль набережной, начали салют – шестьдесят один выстрел.

Когда наконец всё это смолкло, и звон стоял в ушах от пальбы и резких звуков труб, и странной казалась вдруг наступившая тишина, Государыня встала с кресла и подняла перед собою плоский петровский кубок.

– Про здравие Их Императорских Высочеств, – сказала она сочным, сильным голосом.

И опять загрохотали выстрелы.

Третий и последний тост возгласил Великий Князь:

– О благополучном государствовании Её Императорского Величества.

Сто один выстрел салюта продолжался до самого конца обеда.

В половине девятого обед окончился, и гости перешли в большой зал. Музыканты заиграли менуэт, принц Август подошёл к Государыне, и они открыли бал. За Государыней шли высоконовобрачные.

В шестнадцать лет для какой девушки музыка и танцы не имеют магической силы? Поддалась этой силе и Екатерина Алексеевна. Всё было позабыто – усталость, волнение, страх, кровь забила ключом в жилах, и, чувствуя себя центром внимания, ощущая на себе ласковый и внимательный взгляд Елизаветы Петровны, сидевшей у дверей Арабской комнаты, Екатерина Алексеевна отдалась магии танцев. Менуэт сменила бесконечная и замысловатая кадрилия, за ней последовал только что появившийся англез.

Как девочка–ребёнок, Екатерина Алексеевна всё позабыла под звуки музыки, под ритмичный шорох башмаков танцующих пар. Она чувствовала себя снова сильной, молодой и прекрасной.

XVIII

Во втором часу ночи Екатерина Алексеевна сняла все драгоценности, заплела по–ночному волосы, освободилась от корсета, фижм и платья и в рубашке и горностаем подбитом шлафроке, со свечою в руке прошла в супружескую спальню.

Из медоточивых наставлений принцессы Иоганны, из шаловливой беседы «царь–девицы» и от гофмейстерины Нарышкиной Екатерина Алексеевна знала, что её там должно ожидать. Архимандрит Тодорский в беседе о таинстве брака осторожно коснулся и житейской его стороны и объяснил ей всю политическую важность для неё, как супруги наследника Российского престола, иметь детей.

Усталая, оглушённая музыкой и пушечной пальбой, с натянутыми до последней степени нервами, трепещущей рукой она открыла дверь.

На передзеркальном столе горел канделябр. Девушка и камердинер Великого Князя торопливо вытирали что–то на ковре. При виде Великой Княгини они испуганно выскочили в боковую дверь. В спальне терпко и противно пахло спиртным запахом вина.

Медленно, точно ноги у неё стали пудовыми, Екатерина Алексеевна подошла к тяжёлому балдахину постели и открыла занавес. С края низкой и широкой постели, на боку, зарывши голову в подушку, лежал её муж. Он подогнул неловко ноги и спал крепким, тяжёлым сном.

Екатерина Алексеевна обошла кровать, задула свечу и при свете ночника, осторожно, не снимая шлафрока, прилегла с края постели.

И долго стыд, краской заливший её прелестное лицо, слёзы, страх за будущее мешали ей заснуть,