Орлов улыбнулся.

— Не жалуюсь, — сказал он. — Бывали веселенькие приключения. Жизнь, братец, хорошая штука, если парить по ней, подобно орлу. Не зря и фамилия моя Орлов… Откуда?.. Я не задумываюсь о сем… По бархатным книгам боярских родов не шарю и не ищу, гербов себе не заказываю. Что мне предки, когда я сам в себе ношу, может быть, предка?.. Жизнь полна случайностей и приключений.

— Потому–то, вероятно, вы и идете на войну, вместо того чтобы добиваться поступления в лейб– кампанию?

— Ныне, сударь, лейб–кампания рискованнее всякой войны. Сегодня в лейб–кампании, а назавтра и сам не знаешь, куда полетишь, понеже, кроме государыни, есть еще и великий князь… А он называет гвардейцев янычарами. «Они, — говорит он, — только блокируют резиденцию, не способны ни к какому труду, ни к военным экзерцициям и всегда опасны для правительства…» Как вам сие понравится?.. У него в Ораниенбауме свои гольштейнские войска… Он русских не любит и русским не верит. Мы, и месяца тому нет, одержали какую дивную победу под Грос–Егерсдорфом. Русские войска умирали от прусских пуль, а его высочество похвалялся в те самые дни, что он истый пруссак… Недавно показывал кольцо с портретом Фридриха II и проклинал храбрость русских войск. Все держится императрицей. А императрица?..

Орлов замолчал. Камынин подождал несколько минут и спросил:

— Что императрица?..

— Да сами увидите… Рыхлый она человек, и хотя ей и пятидесяти лет нет, очень она сдавать стала последнее время. Вы сами поймете, что ежели что?.. В каком мы «пиковом» положении очутимся, ежели победим короля?

Чем ближе подходил Камынин к Царскому Селу, тем сильнее охватывало его волнение. Ему и хотелось, и страшно было увидеть ту, кто, сама того не зная, уничтожила его счастие, лишила его прекрасной девушки, исковеркала всю его жизнь, заставив прожить лучшие годы в глухом и нелюдимом краю. Зла против нее у Камынина не было. Он помнил ее прекрасной и обаятельной, кумиром солдат, божеством такой молодежи, каким был Орлов. Теперь слышал от молодого офицера отзывы о ней равнодушные. Камынин ехал на войну, умирать за нее собирался и был готов сражаться «за Елизавету»… Какая она теперь?

Орлов точно прислушивался и угадывал его мысли.

— Хорошо тем, кто будет убит, — негромко, точно думая вслух, сказал он, — сладко и почетно умереть за Родину, — так сказал Гораций. Не токмо в римлянских древностях сие умели, но и нам, россиянам, сия доблесть природна. Слыхали? Во время сражения под Грос–Егерсдорфом начальника дивизии генерала Василия Абрамовича Лопухина ранили тремя пулями. Он лежал, истекая кровью, окруженный адъютантами, фурьерами и барабанщиками. Пелена смерти покрывала его глаза. Он вдруг приподнялся и спросил: «Гонят ли наши неприятеля?» Ему сказали: «Гонят». Он перекрестился и сказал: «Ныне умираю спокойно, отдав мой долг всемилостивейшей государыне… но напишите государыне, что Апраксин не на месте и чуть не потерял всю армию». Видите как! Однако оное Плутарховых описаний достойно!

— Да, точно… Подвиг!.. Но Лопухин был всем обязан государыне, а как почтете вы того, кто радостно умрет, не токмо не быв должен ничего государыне, но, может быть, испытав муки жестокого наказания…

Орлов сбоку посмотрел на своего спутника.

— Случается, — сказал он. — На то есть долг солдатский, выше которого ничего в свете нет.

Теперь шли молча. У каждого своя дума залегла в сердце.

Когда входили в тенистые аллеи дворцового парка, Орлов снова стал напевать:

— Красотки, красотки… Тысяча чертей в табакерку!..

От бодрого марша красивое лицо его раскраснелось, глаза блистали, неотразимая уверенность в своей непобедимой обаятельности была во всей его стройной фигуре.

От служителя императорского дворца они узнали, что государыня императрица изволила пешком проследовать в находящуюся по соседству приходскую церковь. Они пошли туда. На широком лугу, в тени желтеющих берез, было много народа, пришедшего из Царского Села, из Петербурга и из окрестных деревень. Протолкаться в церковь не было возможности, и Камынин с Орловым стали на паперти у входа. Им было видно мерцание зажженных у алтаря и у образа «праздника» многочисленных свечей, пестрая толпа молящихся, до них доносились возгласы дьякона и пение хора.

— Рождество Твое, Богородице Дево, радость возвести всей вселенней, — весело и празднично запели тропарь праздника. Из дверей пахнуло душным запахом ладана. Там произошло смятение. Кто–то выходил из храма, и народ, сдавливаясь к стенам, освобождал ему путь.

Орлов с удивлением увидал, что это была императрица. Она шла одна. Ее полное лицо было мертвенно–бледно, широко раскрытые глаза, казалось, ничего не видели.

Шатаясь, она сошла со ступеней паперти, сделала несколько неверных шагов по траве и рухнула на землю. Толпа народа окружила ее. Камынин набросил на ее исказившееся лицо платок. Государыня лежала, как мертвая. Народ молча стоял кругом, никто не смел прикоснуться к ней. В мертвую тишину, ставшую на лугу, неслось:

— Из Тебя бо возсия Солнце правды Христос, Бог наш…

— Да позовите людей, — не своим голосом сказал Камынин. — Ведь был же с ней кто–нибудь?

Орлов, расталкивая народ, бросился в церковь.

Сопровождавшие императрицу дамы вышли за Орловым и с ахами и стонами опустились вокруг государыни на колени, скрывая ее своими пышными юбками. Распорядились послать за докторами. Первым прибежал придворный хирург Фусадье, французский эмигрант. Тут же, на траве, он пустил государыне кровь. Императрица не приходила в себя.

Глубокое, напряженное молчание стояло в толпе.

Между дамами шли переговоры. Никто не знал, что делать.

— Надо послать за Кондоиди. Он всегда помогал в таких случаях ее величеству.

— Ах, что вы, милая… Когда–то он придет? У него припадок подагры.

— Ее величество прикусила язык…

— Как страшно… Ей непременно надо помочь…

— Какая бледная…

Разговоры шли, но никто не догадывался перенести государыню, и она оставалась лежать в толпе любопытных. Обедня кончилась. Толпа увеличилась выходившими из храма. Из дворца принесли ширмы и кушетку. Государыню переложили на нее. На кресле лакеи принесли доктора Кондоиди, он не мог ходить. Из дворца же доставили по его указанию целую аптеку всевозможных спиртов. Обморок государыни продолжался. Тогда ее понесли на кушетке во дворец…

— Вот как довелось повидать государыню, — тихо сказал Камынин, следуя с толпой ко дворцу. — Ужасно…

— Самое ужасное впереди, — сказал Орлов. — Нам надо мчаться возможно скорее в армию, чтобы опередить «эхи». Чтобы рассказать все, чему сами мы были «смотрителями».

— Раньше нам надо узнать досконально, как здоровье государыни.

Им сказали во дворце, что, благодарение Богу, припадок прошел без последствий. Императрица слишком строго постилась перед праздником и от того «пришла в изнурение». Она прикусила себе язык, и ей еще трудно говорить, но она отдала все нужные распоряжения, чтобы успокоить народ. Оба брата Шуваловы и Разумовский при ней. Ничего серьезного не произошло.

— Скакать, скакать нам надо, — увлекая за собою Камынина, говорил Орлов. — Предупредить ужасные «эхи». Слава русского оружия и успех всей кампании зависят от оного несчастного случая. Спешим в Антропшино, наймем там обывательских лошадей, доедем до Сивориц… Там, может быть, достанем трактовых. Надо гнать теперь днем и ночью… Сие есть наш первейший долг.

VIII

Камынин нашел главную квартиру под Тильзитом.

По мере приближения к армии он видел города и местечки, переполненные больными, изнуренными походом солдатами, потом появились и раненые. Камынин жадно слушал, что рассказывали ему о войне, о наших солдатах и о пруссаках жители.

В Россиенах пастор, у которого ночевал Камынин, говорил о вступлении русских войск в Пруссию. За