апельсиновые рощи… Золотые плоды висят на низких круглых деревьях, и розовые горы тонут в густой небесной синеве. Epatant!..
– Ну что ты вздор болтаешь. Как можешь ты помнить то, чего никогда не было? Видала картинки в книжках и представляешь… Сны какие–то! И когда только ты поумнеешь?..
– Нет, правда, мадемуазель. Я что–то вроде этого видала… Я дочь персидского царя!.. Царская дочь!
– Ну, будет!.. Спать пора, судари… Весенняя ночь приходит незаметно, а поздно уже… Ваши родители сердиться будут, что я вас так задержала.
VIII
Вечером в городском саду играла русская полковая музыка. Маргарита Сергеевна сидела со своими воспитанницами на скамейке. Вдруг точно что–то ударило её по затылку, она тревожно обернулась. Сзади и наискосок от неё, под дубом, на лужайке два человека стояло. Ничего особенного в них не было, но она не могла уже не смотреть на них. Один был немец из Митавы, другой – высокий, нарядный, красивый молодой шляхтич в длинном кафтане с вычурно оттопыренными полами, как носят в Варшаве. Он был при шпаге и в большом волнистом парике, накрытом шляпой с широкими полями, немного старая мода, но всегда красивая. Они были близко от Маргариты Сергеевны, и она могла слышать, что они говорили.
– Prinzessinen Tarakanov? – спросил по–немецки шляхтич и показал глазами на Елизавету.
Немец ответил утвердительно, и оба пошли с лужайки в широкую аллею, к выходу из сада.
Ничего больше и не было: разговор с купцом Разживиным и эта встреча, – а вот так растревожило это Маргариту Сергеевну, что она спешно собралась и переехала в Киль.
В Киле Маргарита Сергеевна устроилась в лучшей гостинице «Золотой лев». Она взяла две смежные комнаты в верхнем этаже. Двери гостиничных покоев выходили в большой зал, мутно освещённый одним широким окном в его глубине. По другую сторону была лестница, ведшая в трактир и столовую для гостей, там же были и «билары» для игры.
Разложившись, Маргарита Сергеевна достала свежие немецкие газеты. В них прочитала она, что в Киле ожидается в скором времени русская эскадра, которая уже вышла из Кронштадта и с попутным ветром идёт в Голштинию. С этой эскадрой идёт граф Алексей Орлов.
И опять забилось волнением сердце. Идёт тот, кто сажал на престол российский Екатерину Алексеевну, про кого говорят, что он прямой виновник смерти Императора. Увидеть Орлова было интересно, и ему она может рассказать о своих страхах и, если нужно, просить у него защиты.
В столовой, куда спустилась Маргарита Сергеевна к «фрыштыку», было накрыто три стола. За одним уже сидели какой–то старик со старухой, не обратившие никакого внимания на вошедших барышень. За другой, в глубине столовой, у лестницы, сели Маргарита Сергеевна с воспитанницами, третий был пока не занят. В середине завтрака Маргарита Сергеевна, сидевшая спиной к залу, заметила, как покраснела и стала косить глазами Елизавета, точно увидала кого–нибудь знакомого, и, по своему дурному обыкновению, от которого никак не могла её отучить Маргарита Сергеевна, стала «делать глазки». Маргарита Сергеевна оглянулась. Разговор прервался на полуслове. За стол садился тот самый поляк, который справлялся о княжне Таракановой в Митаве. С ним был другой поляк, маленький, кругленький, толстый и краснорожий. Третий обедавший был турок, со смуглым красивым лицом, он был в чалме, и эта–то чалма привлекла внимание Елизаветы и так взволновала её.
– Смотрите, мадемуазель, – вне себя от восторга говорила Елизавета, – вот он, персидский принц д'Азов!
– Молчи, – сердито сказала Маргарита Сергеевна, – молчи и не смей на посторонних кавалеров глаза пялить.
– Что вы всё шпыняете меня, мадемуазель? – сказала обиженно Елизавета.
Вошедшие пристально и, Маргарите Сергеевне показалось, слишком внимательно присматривались к девушкам и Ранцевой и сейчас же заговорили по–польски. И ещё показалось Маргарите Сергеевне, что высокий и красивый поляк был обрадован тому, что нашёл их.
Вот и всё. И что было странного или тем более страшного, что поляк, которого она несколько дней тому назад видела в Митаве, приехал в Киль? Митава – Киль, это была обычная дорога едущих по северу Европы. Но покой, было установившийся в душе Маргариты Сергеевны, пропал.
Днём она встречала, или ей казалось только, что она встречает, то того, то другого из их компании.
Выйдет из «Золотого льва» – на узком канале, где толпятся рыбацкие лодки, у толстого деревянного парапета с железными причальными кольцами стоит маленький толстый поляк и даже не смотрит на Маргариту Сергеевну, он весь углубился в рассматривание, как внизу у воды с удочками бродят мальчишки. И ей уже страшно.
Пойдёт днём с воспитанницами на прогулку и всё оглядывается, не идёт ли кто–нибудь сзади. У дома русского резидента похаживает турок в чалме, и Маргарита Сергеевна крепче схватывает руку Елизаветы и строго по–французски требует, чтобы та молчала.
Вечером, когда станут звонить Angelus, Маргарита Сергеевна идёт к костёлу. У высокого крыльца ей уступает дорогу красивый поляк.
Маргарита Сергеевна говорила сама себе, что тут нет ничего странного или чрезвычайного – город маленький, и что особенного, что, может быть, живя в одной гостинице, они так часто встречаются. Зерно страха, брошенное вечерним разговором с купцом Разживиным, вырастало громадным деревом.
И в Киле пошли тревожные бессонные ночи. Маргарита Сергеевна укладывала у дверей спальни, в зале на полу, на тонком соломенном матраце служанку, польку Каролину, но та так крепко спала, что рассчитывать на неё не приходилось. Снова чудились ночные шорохи, постукивания, шаги, снова казалось, что кто–то стоит на улице против её окон и дожидается чего–то или кого–то…
Маргарита Сергеевна готова была бежать куда угодно, сесть на первый идущий из Киля корабль и уехать, но мысль, что на этом самом корабле, на узком пространстве его палубы, она может встретиться со всеми этими таинственными людьми и они там, на корабле, овладеют ею, не давала ей покоя. Лучше всё– таки дождаться русской эскадры и искать спасение на ней. Пойти к Орлову и просить, умолять его взять их всех с собой. Там, на русском военном корабле, никто не посмеет тронуть их.
Едва светало, Маргарита Сергеевна подходила к окну и раскрывала его. Она надеялась – вдруг увидит родные чёрные корабли с белыми полосами деков, с несравненным ни с кем, на диво выровненным, с математической точностью провешенным такелажем и стройным изящным рангоутом. Вдруг услышит пальбу салюта, и розовато–белые круглые клубы дыма полетят навстречу солнцу… Громадные белые с голубым крестом кормовые флаги тихо реют за кормою и навевают смутные, прекрасные мечты о родине.
Но рейд Киля пуст. На розовеющем море, как и вчера, как и позавчера, как все эти дни, толпятся чёрным стадом неуклюжие рыбачьи баркасы, и их чёрные мачты без парусов частоколом поднимаются к небу. На море прежний штиль, ничем не колеблется серебристая парча моря, и на ней застрявший из–за безветрия английский пакетбот и печальная брандвахта.
Она ждала днём, высматривала вечером, не придут ли желанные корабли, гонимые вечерним лёгким бризом.
Море темнело на её глазах на востоке, золотая звёздочка загоралась в небесном изумруде. На рейде не было перемен.
И сегодня, и завтра проходили в напрасном ожидании кораблей, во всё усиливающемся беспокойстве, и непонятная тоска начала охватывать душу Маргариты Сергеевны и томить её.
Русская эскадра не приходила.
IX
В таком страхе ожидания пускай мнимой, вымышленной, воображением созданной опасности прошло пять долгих дней. Они показались Маргарите Сергеевне вечностью.
Вечером Маргарита Сергеевна с тоскою подошла к окну. Нет, не было перемен. Два одиноких гафельных огня загорелись на бледнеющем небе: на брандвахте и на пакетботе. Темнело. Рыбачьи лодки слились в мутное пятно, над которым тёмною вуалью казался лес мачт. Томительная тишина стояла над городом, и, усиливая её и навевая какие–то смутные грустные мысли, дома за два из открытого окна неслись меланхолические звуки цитры. В этой тишине ночи, казалось, самое время остановилось.
