не исчерпывались военными операциями. Кооперативные организации и продовольственные органы продолжали нелегальным путем пересылать дензнаки за линию фронта для заготовки продовольствия. Но поскольку и деньги и товары нередко разграблялись белыми, подобные предприятия были прекращены приказом наркома Цюрупы от 14 августа 1919 года[529].
Изучая теневую экономику военного коммунизма, нельзя отыскать практически ни одной отрасли национального хозяйства, не вовлеченной в сферу оживленной купли-продажи. Это касается в том числе и объектов национализированной недвижимости — земли, домов, предприятий. Самым компетентным статистиком в этой области являлось конечно же не ЦСУ, а чека со своей тайной агентурой. Секретные службы большевиков внимательно отслеживали конъюнктуру вольного рынка, выясняя состав потенциальной клиентуры лубянских подземелий. Спекулятивную среду чекисты условно делили на три группы: кустари, мелкие торговцы и оптовики.
«У всех них одинаковое отношение к советской власти, — говорилось в справке ВЧК в ЦК РКП (б) от 2 июня 1919 года, — нажить деньги, свергнуть Советскую власть и зажить спокойно. Но аппетит приходит во время еды. Чем больше они наживают, тем больше им еще хочется, а отсюда: пусть Совет: екая власть продержится еще месяц»[530].
Особый интерес на Лубянке вызывала, конечно, группа оптовиков. Дельцов, обладающих крупными партиями монополизированных товаров, любовно изучали по четырем категориям:
1) Уполномоченные продорганов и кооперации, как в центре, так и на местах. (Получая товар, они или частично, или целиком пускают его на вольный рынок.)
2) Лица со связями в госучреждениях, которые, добывая товары по нарядам, питают ими вольный рынок.
3) Большинство владельцев мастерских воензага.
4) Владельцы случайно не опечатанных складов.
Далее в справке отмечалось, что за последнее время в группу крупных спекулянтов добавились бывшие владельцы имений, домов, акций, паев и т. п.
«Уже около месяца в Москве и Петрограде идет усиленная покупка всего национализированного. Владельцы национализированных домов продают их под расписку и получают за это крупные суммы наличными. То же самое наблюдается со всеми имениями и фабриками. На все это с успехами белых повысились цены и спрос»[531].
Все лето 19-го года, по мере развития успехов южной контрреволюции, спекулятивные притоны столиц и других городов захватывала лихорадка торговли национализированным. Она приняла столь оживленные формы, что о ней уже открыто писали в советских газетах. Бывшие хозяева стали посматривать гоголем, навещать «свои» владения и открыто вмешиваться в работу администрации. Кто имел связи в советских центрах и главках, хлопотали о том, чтобы к приходу белых «своя» фабрика имела запасы, уговаривали совслужей о пристройках, железнодорожных ветках и т. п.
Вся эта активность вызывала беспокойство не только в ЧК, но и в руководстве ВСНХ. Известный борец против финансового капитала Ю. Ларин в августе потребовал от Президиума ВСНХ срочно создать комиссию для выяснения того, какие акционерные общества еще продолжают свое существование, с целью их окончательной ликвидации. В последнее время, писал он, создается впечатление, что «не без вызова начинается безболезненное врастание в буржуазный строй»[532]. Ларин тревожился, что все отчетливей выясняются попытки старой буржуазии вновь взять в свои руки элементы хозяйственного механизма либо в виде смешанных государственно-капиталистических трестов из оживленных акционерных обществ, либо в виде частных предприятий под простым контролем государственных органов[533].
С целью «освежения атмосферы» Ларин готовил ряд «штучек», в том числе постановление ВСНХ о воспрещении советским хозяйственникам вступать в переговоры с буржуазией и проект декрета Совнаркома о сожжении всех старых акций и облигаций и уголовной ответственности тех, кто будет впредь их хранить[534]. Но бурному расцвету подпольного оборота ценных бумаг и всякого рода обязательств положил конец только коренной перелом в ходе гражданской войны. В период драматических событий октября 1919 года, когда деникинской армии удалось взять Орел, чтобы через неделю навсегда оставить его, те дельцы, которые до 20 октября продали свои бумаги, нажили огромные прибыли, а их менее счастливые и недальновидные покупатели потерпели финансовый крах.
Бессилие официальной военно-коммунистической доктрины в борьбе против спекулятивного рынка проявлялось и в лавинообразном развитии хищений и злоупотреблений среди рабочих и советских служащих. Население, имевшее в качестве источника пропитания только окошко потребительской кооперации, было обречено на вымирание. Падение уровня жизни ниже всяческих норм толкало горожан на любые ухищрения и воровство. Впечатляющая характеристика криминальных аспектов сосуществования Советского государства и вольного рынка была дана Каменевым в письме Ленину от 29 июня 1920 года. Его содержание настолько точно и выпукло отражает ситуацию, что заслуживает детального воспроизведения.
Каменев пишет Ленину, что председатель Московской ЧК С. А Мессинг официально признал, что МЧК в тупике. Невозможно справиться с воровством и спекуляцией. Аресты и расстрелы ни к чему не приводят, дела становятся все крупнее. «В ВЧК сейчас Главтоп, Главкожа, Москватоп и т. д.». Основная причина развития хищений заключается в том, что голодный минимум — красноармейский паек, оцениваемый в 40.000 рублей в месяц, получают только 150.000 человек, включая гарнизон. Остальные обеспечены только на пять дней в месяц. Кремлевский паек оценивается в 200.000 рублей, и надо иметь минимум этого, чтобы работать. «Каким-то путем они это добывают, ибо мрут не все» (!) «Путей много: лучшие полулегальны (совместительство, подарки, распределение среди служащих продуктов производства для продажи и т. д.), остальные явно преступны».
Каменев приводит такие цифры: за первые четыре месяца 20-го года смертность в Москве составила 40 человек на 10.000, в Питере — 79. Объяснение статистика Михайловского: спасает Сухаревка. «На Сухаревке воры покупают у воров», — резюмирует Каменев. «Когда отдается приказ: завтра ремонтировать автомобиль, через неделю поправить водопровод или что-либо подобное, это значит: выдать такую сумму денег, которая достаточна для покупки на Сухаревке материалов и продуктов. Подлог счетов при этом неминуем».
«Итог: я не вижу выхода немедленно… Дело давно приняло размеры, превышающие средства и разум ЧК.
Предлагаю. Создать партийную (не ведомственную) комиссию, которая поставила бы диагноз болезни и серьезно обдумала спешные меры общей борьбы. Если же брать специально Москву и центральный аппарат власти, который надо спасти от окончательного разложения, то спасение в одном: 1) обеспечить 300.000 служащих и рабочих красноармейским пайком, рассматривая весь „служилый состав“ как армейскую часть. 2) Сделав это, закрыть Сухаревку (в общем смысле). 3) Расстреливать каждого, приобретающего что-либо сверх пайка, подняв на них рабочих, как в первый период революции они были подняты против буржуазии»[535].
Итак, Каменев в своем проекте обрекал большинство москвичей на голодную смерть и расстрел. Это чудовище выползло из-под его пера не только от отчаяния, метод социальной хирургии, путем массовых расстрелов и умерщвлений, на третьем году власти уже прочно вошел в сознание большевистских руководителей, __ июня 1920 года на пленуме Моссовета Каменев указывал, что путь к коммунизму увит жгучими терниями, усеян голодом и холодом. «Мы не буржуазия, а социалистическая республика и можем производить опыты, которых не в силах производить ни одно государство» [536]. И это говорил Каменев, чей большевизм по праву считался умеренным, «рыхлым», в сравнении