Майско-июньское законодательство 1918 года и перенос центра тяжести классовой борьбы из города в деревню явилось логическим следствием и развитием политики предшествующего этапа революции, которое наиболее решительно продвинуло общество по пути военного коммунизма. Провозгласив продовольственную диктатуру, государство было обязано привести в соответствие с ней остальные отрасли народного хозяйства. 28 июня был принят декрет о национализации всей крупной и части средней промышленности[133]. Не менее закономерным явилось и другое важнейшее событие периода. В конце мая вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, который стал сигналом и опорой для объединения всех антибольшевистских сил на востоке России и положил начало регулярной гражданской войне с образованием фронтов и вовлечением в военные действия широких масс населения. Чехословацкий мятеж, как весеннее зерно, нашел подготовленную почву среди русского населения. Поволжье уже начинало бурлить разрозненными выступлениями против большевиков. В мае было подавлено восстание частей Красной армии в Саратове. 21 мая командующий Оренбургским фронтом совместно с исполкомом городского Совета Самары разогнал исполком местного губернского Совета, который почти целиком состоял из крестьянских депутатов, враждебно настроенных к большевикам. Но созданный вместо губисполкома временный ревком оказался слишком уж «временным», просуществовав до 8 июня, когда отряды Чечека после незначительного боя овладели городом.
Чехословацкое выступление было сочувственно встречено и активно поддержано большинством крестьянства и особенно рабочими Поволжья и Урала. Мятеж иностранных частей растворился в русской контрреволюции. Председатель Высшей военной инспекции Н. И. Подвойский весьма секретно докладывал в ЦК партии и Совнарком о том, что рабочие массами вливаются в состав контрреволюционных сил под лозунгом борьбы за Учредительное собрание.
«Этот лозунг пользуется здесь огромной популярностью. Нигде за все время революции ни один лозунг не охватил так глубоко массы, как это имеет место в областях, являющихся ареной чехословацкой трагедии. Даже рабочие, сохранившие свой заработок, попадают под его влияние, не говоря уже о безработных, железнодорожниках и крестьянах»[134].
Наряду с организацией обороны на Восточном фронте, летом 1918 года советское правительство проводило кампанию по отправке в провинцию продовольственных отрядов и организации комитетов деревенской бедноты. Комбеды должны были стать опорной базой, надежными островками поддержки политики большевиков во враждебной деревне. По декрету от 11 июня они становились единственной реальной властью на уровне волости, села или деревни и имели широкие полномочия и нередко свои вооруженные отряды. Безусловно трудно даже для части такой страны, как Россия, дать обобщенную характеристику каких-либо процессов. Специфика расстояний, неповторимых местных условий всегда накладывала на них большое своеобразие. Однако можно утверждать, что весьма характерна одна из служебных информационных сводок Наркомпрода Пензенской губернии, которая так подводит итоги комбедовской кампании:
«Комитеты бедноты всюду, положительно везде, оставили уже совсем безотрадные воспоминания о таких их делах, которые иначе как уголовными преступлениями назвать нельзя»[135].
Состав «бедноты», организованной в комитеты был крайне пестрым. Зачастую в них попадали пришлые элементы из потребляющих губерний, рабочие, которые, сколачиваясь в продотряды, спешили покинуть голодающие города и обустроиться в деревне. А. М. Устинов, видный деятель прокрестъянской партии революционных коммунистов, так описывал деятельность комбедов на местах:
«Они становятся в деревне источником величайшей неразберихи, и от них идет там дым коромыслом. В комитеты входит голытьба, деклассированные, бесхозяйственные элементы деревни, всякие „перекати-поле“… Эта теплая компания, ничего за душой не имеющая, кроме сознания полноты власти, отправляется походом на хозяйственные элементы деревни, на всех тех, у кого хоть что-нибудь есть. При этом не щадятся и трудовые хозяйства: расхищаются скот, мертвый инвентарь всех видов, самые ничтожные запасы продуктов — растаскивается и проматывается все и вся, идет не созидание ценностей, а их уничтожение»[136].
Центральная власть предпринимала попытки провести в жизнь декрет 13 мая о продовольственной диктатуре. В развитие этого декрета постановлением Наркомпрода крестьянскому населению устанавливались нормы душевого потребления — 12 пудов зерна, 1 пуд крупы на год и т. д. Весь хлеб сверх указанных норм получал название «излишки» и подлежал отчуждению.
Помимо множества острейших политических проблем, явившихся неизбежным следствием такого порядка, сразу же возникла проблема учета излишков. К каждому крестьянскому амбару требовалось подобрать ключ, чтобы точно знать количество имеющегося хлеба. В качестве такой отмычки вводилась система подворного учета. Но крестьянин не спешил в исповедальню к продкомиссару, а комбеды, которые были в основном озабочены собственными имущественными делами, оказались неважной опорой власти. Более того, они нередко препятствовали вывозу за пределы своей волости уже отобранного зерна, намереваясь употребить его исключительно для себя. Свидетели и участники этой кампании констатировали повсеместный провал попыток подворного учета.
Можно было приводить в газетах сколько угодно бумажных резолюций сельских сходов, собраний бедноты о поддержке и одобрении советской продполитики, но вот самая главная резолюция, вынесенная крестьянством летом восемнадцатого года по продовольственному вопросу и отношению к власти: за июнь и первую половину июля продовольственные отряды собрали только 2.045.215 пудов хлеба (как самый минимум требовалось в сто раз больше). В течение июля эта цифра увеличилась примерно вдвое, но от этого не стала менее ничтожной. Со сбором нового урожая и первыми успехами Красной армии заготовка несколько оживилась, по приблизительным данным с июня по декабрь 1918 года было всего заготовлено около 60 млн. пудов, которые удалось получить несоразмерной ценой поголовного возмущения и волны крестьянских восстаний. Этим нельзя было накормить ни город, ни армию, в создании которой возникла большая потребность для большевиков. Вооруженный поход в деревню потерпел полный крах. И для того чтобы понять это, лично Ленину потребовалось не много времени.
Поворот к соглашению с крестьянством
Уже в начале августа Ленин начинает достаточно решительно пересматривать крестьянскую политику, ищет способы «нейтрализовать в гражданской войне наибольшее возможное число крестьян»[137]. В этот период в ряде выступлений и обращений он подчеркивает, что «с средним крестьянством социалистическое правительство обязано проводить политику соглашения»[138]. 17 августа появляется «строжайший» циркуляр за подписью Ленина и Цюрупы всем губсовдепам и продкомам, в котором в завуалированной форме указывалось на хаос, внесенный комбедами в жизнь деревни, и подчеркивалось, что Советская власть всегда «стремилась и стремится к удовлетворению нужд среднего крестьянства, наряду с нуждами городских рабочих и деревенской бедноты»[139]. Фактически именно в августе 18-го начинается перемена курса большевиков на так называемый союз со средним крестьянством, нашедший свое официальное выражение в марте 1919 года в резолюции VIII съезда РКП (б). Но еще в декабре 1918 года под давлением коммунистической фракции, руководимой Каменевым, на VI Всероссийском съезде Советов было решено упразднить комбеды, «сыгравшие свою историческую роль», как было сказано в приличной для их похорон форме.
Начиная с Октября и до осени восемнадцатого года большевики с упрямством, достойным лучшего
