между экспансионизмом и политикой разрядки. В тот момент оно просто не считало, что стоит перед таким выбором. Однако в конкретном историческом плане оказалось, что именно так обстоит дело.

Показателен и следующий эпизод. В то время я находился в госпитале в Москве и ничего не знал о принятых решениях по Афганистану. Через неделю после ввода войск я выписался из госпиталя. Перед возвращением в Вашингтон я был на приеме у Брежнева, которому высказал свои опасения по поводу серьезного влияния этих событий на наши отношения с США. Однако он был настроен оптимистически, заверив, что „вся эта операция закончится через 3–4 недели'. Никто из советских лидеров не предполагал, что война против небольшого соседнего государства затянется почти на десять лет и советскому народу придется дорого заплатить за эту авантюру^{22}. Все это время Политбюро постоянно вмешивалось в дела кабульского режима, безуспешно пытаясь примирить постоянно враждующие между собой фракции перед лицом быстро нараставшего национального сопротивления в стране.

Мне надолго запомнилась сцена, когда, убедившись через несколько лет в бездарности режима Кармаля, Горбачев принял (уже в период президентства Рейгана) решение заменить его „сильным человеком' Наджибуллой, которого настойчиво рекомендовали советники из КГБ.

Кармаль был вызван к Горбачеву в его кабинет в ЦК КПСС на Старой площади. Так получилось, что я был единственным свидетелем их встречи (в качестве секретаря ЦК партии по международным вопросам). Горбачев без особых церемоний заявил Кармалю, что ему следует уступить свой пост Наджибулле, а самому лучше, видимо, поселиться в Москве, где уже жила его семья, после передачи дел новому афганскому правителю.

Кармаль был ошарашен. Он унизительно упрашивал Горбачева пересмотреть это решение, обещал „исправить и активизировать' свою деятельность на посту главы государства. Однако Горбачев был неумолим, так как считал, что Кармаль не способен больше найти выход из афганского тупика, куда мы сами же себя завели. Вся эта сцена в кабинете Горбачева оставила тягостное впечатление.

Надо сказать, что Горбачев довольно скоро после своего прихода к власти стал высказываться в пользу ухода наших войск из Афганистана. Политбюро уже в конце 1985 года поставило своей целью ускорить вывод советских войск из Афганистана и в то же время сохранить дружественный режим. Однако, несмотря на свое личное неприятие афганской авантюры, Горбачев несколько лет не решался публично сказать народу всю правду или принять энергичные шаги, чтобы прекратить эту авантюру, хотя исподволь и вел дело к этому. Вопрос этот все чаще обсуждался на заседании Политбюро. Но дело во многом упиралось в отсутствие окончательного решения относительно сроков, условий и порядка вывода наших войск. К тому же в руководстве шла непростая дискуссия: каким мы хотим оставить Афганистан после нашего ухода? Был большой разброс мнений, благих намерений, но не всегда реалистичных. Наконец было принято негласное решение о выводе всех советских войск к 15 февраля 1989 года^{23}. После этого события в Афганистане стали развиваться по собственному, не зависящему от нас сценарию.

Состоявшийся в декабре 1989 года II съезд народных депутатов СССР осудил прежнее решение о вводе советских войск в Афганистан, указав, что оно было принято в нарушение Конституции СССР узким кругом лиц — Брежневым, Устиновым, Андроповым, Громыко.

Таким бесславным провалом закончилась афганская трагедия, которая оставила глубокий след в памяти нашего народа.

История безоговорочно осудила ввод советских войск в Афганистан.

Однако ретроспективный анализ советско-американских отношений того периода, особенно начала 1980 года, представляет определенный интерес с точки зрения познания характера отношений, поведения американской стороны в связи с афганскими событиями. Дело тут обстояло не так уж просто. У исследователей этого периода возникают, например, такие вопросы: не была ли реакция администрации Картера чрезмерно эмоциональной и неадекватной по своим масштабам, если соотнести все это с собственными действиями США, например, с интервенциями во Вьетнаме^{24} , или в Доминиканской республике, или в Гренаде в 1983 году. Нет ли тут двойных стандартов? Конечно, все это никак не снижает аморальности действий тогдашних советских руководителей. Однако до какой степени временный ввод советских войск в далеком Афганистане затрагивал действительные национальные интересы США? Оправдана ли была такая бурная реакция, которая ставила советско- американские отношения на грань полного возврата к „холодной войне'? Ведь Кремль не отменил, например, визит Никсона в Москву в 1972 году, когда он начал бомбить Ханой, и вообще не сделал американскую интервенцию во Вьетнаме пробным камнем советско-американских отношений.

Интересно, что администрация Рейгана, несмотря на всю ее конфронтационность, не повторяла крайних позиций и заявлений Картера, утверждавшего, что присутствие советских войск в Афганистане неприемлемо для США и что их вывод является предварительным условием возобновления ряда прерванных переговоров по контролю над вооружениями, а также по широкому кругу вопросов советско- американских отношений.

На поставленные вопросы нет легких и простых ответов. И высказаны они тут, повторяю, не для того, чтобы преуменьшить ответственность правительства СССР. Отнюдь нет. Необходимо, однако, объективно извлечь правильные выводы и уроки из допущенных в прошлом обеими сторонами ошибок и упущенных возможностей.

Показательно и даже трагично, что после вывода советских войск, а затем и окончания „холодной войны' и Москва, и Вашингтон потеряли, по существу, интерес к событиям в Афганистане, поскольку он перестал быть для них „яблоком раздора'. О нем стали „забывать', переключив внимание на другие горячие точки. А ведь долгую советско-американскую конфронтацию из-за Афганистана было бы только справедливо заменить активным российско-американским сотрудничеством и взаимодействием по установлению мира и стабильности в этой разоренной войной стране.

Итак, советская интервенция в Афганистане в декабре 1979 года и резкая ответная реакция США явились, без сомнения, переломным моментом в советско-американских отношениях, своего рода рубежом, разделившим десятилетие разрядки при Никсоне-Форде и годы конфронтации при Рейгане (включая последний год правления Картера). Правда, Москва безуспешно пыталась еще как-то удержать „на плаву' остатки политики разрядки, исходя из убеждения, что необходимо и возможно отделять региональные конфликты от центральных вопросов отношений с США. Однако окружение Картера в Белом доме во главе с Бжезинским получило редкую возможность окончательно убедить президента принять их точку зрения о том, что Советский Союз представлял собой глобальную угрозу для США, хотя госсекретарь Вэнс, судя по его мемуарам, и допускал возможность локальных мотивов в решении Москвы ввести советские войска в Афганистан.

Эта глубоко ошибочная советская акция, вызвавшая протесты во всем мире, предоставила правым силам в США хороший политический предлог для нового крупного витка гонки вооружений и дальнейших атак на политику разрядки.

Советская внешняя политика в этот период оказалась, по существу, в глухой обороне, стремясь уменьшить и нейтрализовать отрицательные последствия международных событий вокруг Афганистана.

Но вернемся к хронологии событий в наших отношениях с администрацией Картера после ввода войск.

28 декабря 1979 года Картер в послании Брежневу предупреждал о серьезных последствиях, если он не отзовет войска. В своей речи в тот же день президент заявил, что советская интервенция в Афганистане является серьезной угрозой миру и международной стабильности.

Вечером Брежнев и Картер использовали горячую линию Вашингтон-Москва. Брежнев говорил о временном характере советской акции, но одновременно информировал о том, что „ограниченный контингент' советских войск „остается в Афганистане до выполнения им своих задач'.

31 декабря Картер обвинил Брежнева в том, что он не излагает точно фактов, когда утверждает, что Советский Союз действовал „по приглашению афганского правительства'.

Советское руководство в первый период явно недооценивало всех негативных последствий своего шага. А Картер, по свидетельству ряда современников, в этом вопросе отдался полностью во власть антисоветских эмоций. Новый, 1980 год начинался с резкого обострения советско-американских отношений