Тем временем в апреле между Москвой и Вашингтоном продолжалось согласование дат важнейших международных встреч и совещаний. Брежнев сообщил Форду, что он в принципе согласен с предложенным им примерным графиком, а именно:

июнь — возобновление работы Женевской мирной конференции по Ближнему Востоку;

июль — завершающий этап Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе на высшем уровне;

— примерно через два месяца после этого визит Брежнева в США.

Таким образом, Москва подтверждала встречу на высшем уровне с конкретным сроком. Любопытно, что обе стороны считали также в тот момент возможным согласование спорных вопросов по ОСВ к этому сроку.

Правительство Форда, придя к власти, оказалось перед лицом стремительного ослабления позиций США и краха их системы союзов в Восточной Азии. Вскоре после вступления в должность Форд направил сайгонскому диктатору Тхнеу конфиденциальное послание, в котором заверял его в американской поддержке. До последнего момента республиканская администрация пыталась спасти марионеточные режимы в Сайгоне и Пномпене.

Однако все эти усилия окончились крахом. К концу апреля проамериканские режимы полностью развалились. 17 апреля капитулировали ставленники США в Камбодже. 30 апреля пал Сайгон. В декабре Лаос был провозглашен Народно-демократической республикой. В сентябре совет СЕАТО принял решение о ликвидации аппарата блока.

В критические дни падения Сайгона, когда речь шла о поспешной эвакуации оттуда американцев, Форд счел необходимым обратиться к Москве.

Киссинджер передал 19 апреля „весьма срочное обращение' президента Форда к Брежневу с настоятельной просьбой использовать добрые услуги Советского правительства в целях обеспечения временного прекращения военных действий в Южном Вьетнаме. Это „позволило бы спасти жизни и осуществить непрерывную эвакуацию американцев и тех южновьетнамцев, перед которыми США несут особую ответственность'.

Киссинджер дал следующие пояснения в развитие устного послания президента: Форд, по существу, просит Брежнева оказать добрые услуги „по окончательному завершению всей вьетнамской трагедии'; с такого рода просьбой президент не обращался больше ни к кому, включая китайцев. Белый дом окончательно решил полностью эвакуировать из Южного Вьетнама всех американцев.

Таким образом, и на последнем этапе ухода из Вьетнама Вашингтон обращался „за добрыми услугами' к Москве. 20 апреля я передал для президента Форда сообщение от Брежнева, что его послание рассматривается в Москве со всем вниманием.

24 апреля Брежнев направил Форду новое сообщение. В нем указывалось, что в связи с обращением президента советское руководство установило соответствующие контакты с вьетнамской стороной. Вьетнамцы заверили, что они не намерены в ходе военных действий чинить какие-либо препятствия эвакуации американских граждан из Южного Вьетнама. В том, что касается достижения политического урегулирования, вьетнамская сторона будет исходить из Парижского соглашения. Вьетнамцы не имеют в виду наносить ущерб престижу США.

Форд поблагодарил Брежнева за его усилия.

Через неделю Киссинджер обратился с новой срочной просьбой от имени, Форда в связи с артиллерийским и ракетным обстрелом сайгонского аэродрома, а также комплекса зданий вокруг посольства США в Сайгоне. Действия Ханоя, несмотря на заявления об обратном, являются прямым, несомненно, преднамеренным ударом по престижу администрации и лично президента, так как они хотят показать, что американцы уходят под прямым нажимом северовьетнамцев, утверждал госсекретарь.

Я обратил внимание Киссинджера, что в конгрессе и в печати критикуют замедленные по неизвестным причинам темпы эвакуации американцев из Сайгона, хотя все это можно было сделать в два- три дня.

Спустя месяц, 28 мая, я (по поручению Москвы) сообщил генералу Скоукрофту, что руководители ДРВ просили нас передать американской стороне следующее: „Руководство ДРВ выступает за хорошие отношения с США, основанные на взаимном уважении. Исходя из этого и с учетом рекомендаций советского руководства, вьетнамская сторона проявила сдержанность при освобождении Сайгона, когда американцам была предоставлена возможность беспрепятственно завершить эвакуацию своего персонала. Она стремилась сделать все необходимое, чтобы не ухудшать отношений с США в будущем. Во Вьетнаме не питают враждебности к США и хотели бы того же и с американской стороны'.

Получив это сообщение, Киссинджер поинтересовался, действительно ли это обращение исходило от самого высокого уровня в Ханое. Я подтвердил это.

Через несколько дней Скоукрофт передал мне следующий ответ США: „Американская сторона получила послание от руководства ДРВ, переданное через советские каналы, о том, что во Вьетнаме не питают враждебности к США и что ДРВ выступает за хорошие отношения.

Американская сторона в принципе не испытывает враждебности в отношении ДРВ. Американская сторона предлагает руководствоваться этим принципом во взаимоотношениях между двумя странами и готова выслушать любые предложения, которые пожелает выдвинуть ДРВ'.

На деле же отношения между США и ДРВ оказались надолго замороженными. На этом закончилась долгая вьетнамская трагедия, вызванная интервенцией США. Дипотношения между ними были установлены лишь в 1995 году.

26 июня я завтракал с сенатором Джексоном у него дома. Жил он в небольшом двухэтажном доме, обставленном подчеркнуто скромно, хотя сам дом был расположен в престижном районе столицы. Сенатор с гордостью отметил, что его дети ходят в общую городскую школу (где учатся вместе белые и негры), хотя дети почти всех его соседей учатся в дорогих частных школах. Когда я пришел, он позвал своих ребят, чтобы „поздороваться с советским послом'.

Беседа началась с шутливого замечания Джексона о том, что, наверное, в СССР люди пугаются, когда упоминается его имя, ибо думают, что у сенатора на голове рога. Я ответил ему в тон, что наших людей, прошедших суровую школу жизни, трудно чем-либо запугать. Конечно, они читают те или иные заявления сенатора по вопросам советско-американских отношений. Если говорить откровенно, то у советских людей от этих речей и заявлений впечатление самое нелестное.

Сенатор сказал, что он ценит мою прямоту и, собственно, с этой целью они хотел откровенно переговорить со мной. Затем с горячностью он стал развивать свою точку зрения. В подтексте всех его высказываний красной нитью проходила мысль о том, что его подход к СССР не так уж сильно отличается от позиций Никсона или Форда, однако, в то время как последние играют в дипломатию, он говорит более прямолинейно. И его позиция во многих случаях совпадала и совпадает с фактической линией поведения обеих администраций во внешнеполитических делах. Взять, например, проблему военных ассигнований. „У меня в этом вопросе одинаковая позиция с администрацией Форда. Мы — за сильную Америку.'

По словам Джексона, „неискренность' администрации Никсона, утаившей вначале от конгресса ставшее известным позже письмо Громыко Киссинджеру по вопросу об эмиграции из СССР, создала у лидеров конгресса, включая его самого, ошибочное впечатление, что Москва в конечном счете „уступит'. Лишь под конец выяснилось, что это не так, но в силу накала эмоций нельзя уже было как-то подправить дело путем разумного компромисса. В результате мы все сейчас оказались в тупике, никто не выиграл.

Джексон заметил попутно, что Форд оказался недостаточно сильным президентом, неспособным