русском языке — ив «Союзе», и в Европе, и в Израиле, и в США: у меня уже есть достаточно широкий читатель и в «метрополии», и в «эмиграции». Если эта затея заинтересует Вас, дайте мне, пожалуйста, знать (адрес указан, телефон: (203) 347-71-11). Русский текст я сам сделаю по возвращении в Москву 30 декабря — за два месяца и мог бы переслать.,

К Заявке я прилагаю текст лекции, которую я здесь уже читал в Дартмуте, Амхерсте, Миддлтауне. Еще буду в Йеле и приглашен 12 декабря читать ее в Кеннан-центре в Вашингтоне. Эта лекция дает представление об идеях и стиле книги. Прилагаю также ряд материалов о себе — для ознакомления.

Сердечно Ваш Гачев Георгий Дмитриевич.

26.11.91. О, милое мое дело! Как я тебя забросил! Все — «работаю!» Ох, америкашки! Сегодня, докладывая Французский мир и нежно про их кожу, столь сенсуальную, электрическую, рассказывая, — про этих грубых работяг с презрением подумал: их кожа — груба, дубова, все тело — орудие труда, а не утех. Дурачье грубое! И — профессионалы узкие! Вон позвонил в издательство «Шарп», где кусок из моего «Синявского»[11] переводят. Патриция Кольб посетовала: у нас специалисты, что на компьютерах социологию считают, а у вас — Ренессанс!

В русском классе — Чаадаева Первое философическое письмо разбирали. Какой гениальный текст — на все времена России! И сейчас — как про нашу ситуацию.

Я начал так: мы — как в детективном романе: нам уже дан конец России: персонаж — убит. Теперь начинаем разматывать: как же это случилось, какие действовавшие силы и идеи привели?..

Но также и понял, что то, о чем сетовал Чаадаев: отсутствие преданий страстной молодости, — уже Россия заимела: три века с Петра, включая и советчину, — вот будет эпос России, включая и Ленина, и Сталина. Вот пассионарная полоса, мифология и преданья, золотой набор на легенды и мифы. Как и в Греции — жестокие ж дела тоже вошли в мифы: Пир Фиеста — как наш ГУЛАГ. Минотавр = Сталин и т. д.

Но как быстро все и глупо разрушили — преемственность! И снова без преданий и с нуля. Как Чаадаев: может, мы не способны к историческому процессу? Нуда: процесс = эволюция, а у нас — революция, разрушения, разрывы.

Ладно. Все жевать хочется что-то. Кукурузы зерна, яблоки. То-то американцы все время жуют — «чипсы» от нервов в работе, верно…

27.11.91. Неужели удача? Позвонил вечером Боб Эдварде и сказал, что он уже положил на компьютер две мои главы: Грецию и Италию — за два дня. Ему нравится, ждет еще — и загорелся энтузиазмом, а о деньгах и говорить не хочет. Вот русский человек в Америке! Неужели заразился, занимаясь Россией, жертвенностию? Присылает приглашение от своего университета. Слишком густо у меня получается в декабре. Но к нему — надо. Удивился он даже, что у меня так хорошо по-английски написано.

11.20. Стоп! Не безумей! А то уже признаки появились — в азарте дел проталкивания себя в печать — как бывало с тобой: терял разум и влипал в неудачи… Уговариваю себя: и так дела двинулись, как ты и не ожидал. Можешь даже притормозить, а не подгонять еще, как нацелился. Знай Меру! Действуй не по французской модели Баланса: когда крайность в одну сторону потом уравновесится откатом в другую — серией тычков тебя и толканий, но изнутри себя продуцируй меру и самообуздание, «ристрэйнт» — уже английский. Следующий Космос — Англии тебе медитировать-писать.

О, горячечность залила мозги и сердце. Сейчас пойди остуди — посиди на «ланче» в центре «Хьюмэнитиз», где под вино и сыр дама будет рассказывать о женщине в современном Китае. А ты — кейфуй под Китай. Тоже ж надо! Ты что заразился от аме- риканов — роботом работы становишься?

6 ч. Отказываю себе в уме: что я способен понимать что-то! Получил письмо из дому — и плакал. Во- первых, как я все же отслоился от них: абстрактны, далеки, раз не каждый день трешься друг о дружку. Тут свои микропроблемы и отношения обволокли, и уже живу среди них — прижился, могу. Конечно, все корни — там и ими держусь в жизни, но все не так конкретно. Как Бог вдали. Вон даже о матери своей забыл — в письмах ей не писал ничего. Лариса даже меня пожурила: «Ты бы хоть в письме ей привет, что ли, передал или что-то в этом роде. А то ей даже нельзя твои письма показывать: ни слова о ней — обидится. А она все о тебе спрашивает».

Ну вот — каково? И как Ларисой просто и сильно и картинно написано! А ты мерзавец… Правда, обращение в письмах моих вроде ко всем, неопределенное, но все же мама-то — трепещет! Я-то у нее — самое!.. О, Боже! Одеревенелость!

А мама-то в записочке мне пишет, как читает мою главу о Тютчеве — и проникается и так со мною живет. И пишет, что в «Русской думе» портреты неравноценны. И так со мною она и этим чтением… Ой, скот!

И мои милые — там где-то трепыхаются в жути повседневной. Нет, чем мою мелочишку записывать, перепишу-ка их письма.

(переслали через Виктора Потапова. Даты не ставят ни Св., ни Лара. Хотя вон у мамы — порядок: 12.XI.91.)

Письмо Светланы

Дорогой наш любимый, далекий, Гоша-геша, надеюсь, еще и ЗАЯ! Мы тут живем «под собою не чуя…» («страны», как в стихе Мандельштама о Сталине. — Г.Г.), поскольку просто бьемся день ото дня в почти военной обыденности: отстоять в хвосте, что-то урвать, а в последнее время и вовсе нечего, — так, для примера, любого масла, допустим, сливочного, вообще в торговой и пайковой природе уже не существует. Так и живем, вообще ничего не подмасливая. Правда, появился уже маленький коммерческий отдел в магазине на углу у аптеки: люди заходят, рассматривают цифры на трех выставленных продуктах: сосиски, ну самые наши мерзейшие, — 100 руб. 1 кг, ветчина — 299 руб. и колбаса что-то за 300 руб. (за кг). Если бы был за такую же астрономию сыр, я, м. быть, бы и купила вороний кусочек для Лары, но, увы, сыр вообще — продукт марсианский.

Я тебе уже мельком рассказывала по телефону, что с две недели назад решила ухнуть имевшуюся наличность на рынке, и от этих лакомств у меня начались желудочные боли сильнейшие, у

Ларки даже россыпи вдоль талии чего-то красного, бугристого и гнойного. До сих пор не проходит, хотя и стала она есть только кашку без масла и яблоки (их тоже нет в магазине, а у бабок редких 18–25 за кг).

Так что повыбрасывали груши, орехи рыночные пока храним, но боимся брать в рот, и еще глядим с опаской на странное темное подсолнечное масло. Про все это тебе расписываю, чтобы радовался там, ел и нам привез хотя бы сыру, масла, а ежели и хлопьев, то не таких, как ты переслал: в них много овсянки (и Лара их не ест, а все ведь для нее), а надо, чтобы были чистые хлопья пшеничные, с орешками, изюмом, как я привозила.

А так что мы делаем еще? Ларка мучается с дипломом, ей, естественно, замысел в целостности, и лучший ее центральный эскиз, — зарубили, и она нервничает, что-то ищет более для них приемлемое. Ей, как всегда, совершенно некогда, цены на все ее материалы, холсты, краски растут каждую неделю, а ведь их еще и не «отпустили». Но не привози ей ничего такого: это, во- первых, тяжело, во-вторых, и у вас дорого.

Я сидела чуть ли не месяц над какой-то 1 — й халтурной, компьютерной, совершенно слепой версткой тома Федорова для «Раритета». Издохла, только сегодня окончила… Возилась и над 1-м (томом) Полного собр(ания), но куда и как он выйдет — повисло. Младший Яковлев (Анатолий, сын советника Горбачева, был секретарь журнала. — Г.Г.) ушел из «Вопр(осов) философии», вроде организует свой журнал «Путь», и там планируется и небольшая филос(офская) биб-ка, очевидно, туда (но когда? и будет ли?) он и хочет нашу работу. А мы и без договора даже. В Институте тоже дышим на ладан.