интеллекта тут тратится!

А ты (размышлял об этом на днях, катаясь на велосипеде и созерцая пир красок осеннего всплеска природной красоты) — уже вышел из стадии-ашрамы самоутверждения в мире сем: что мог — уже сделал, имя кой-какое имеешь, а суетиться на большее пробивание и впечатывание себя — уже не стоит, нет Эросу-энергии, как она вполне есть у 30—40-летних ныне идущих в гору (Эпштейн, Ерофеев и проч. — подфартило им с эпохой…). Хотя у них не будет того качества, что само собой сложилось у меня: они рыночны, продажны, а я — нет. Так что успокойся: и продолжай жить и мыслить-писать, как жил: прослеживая со вниманием происходящее в тебе и вокруг — в ключе положительном, не ругательном, в разуме восхищенном и адресуясь внутрь, к некоей благой сущности Бытия, а не к читателям тем или иным и покупателям из мира сего…

И в этом плане — кукурузка да яблочки, подножным кормом обхождение — это как про Робинзона нам вечно интересно читать, как и Розанов про мучицу стенал, чтоб прислали умирающему в 1918 году…

А культурологические диагнозы и модельки — Бог с ними, надоели — сии тщеславного интеллекта порождения и игрища на ярмарке культуры.

Экзистенциальный трепет и самоощупь — вот что вечно серьезно. Хотя название и слово «экзистенциальный»— тоже из культуры стибрено. Как бы попроще это выразить? «Трепет жизни? жизнепрохождения»? Можно, да не то, и не звучит, как парадоксальное сочетание загранично-латинского слова — со искоренно славянским.

А зачем тебе звучание? Тоже ведь — тщеславное красование.

Как честно и серьезно у Толстого («Войну и мир» перечитывал на днях немного) — домогание до простого выражения сверхидей! И о главном пишет: умирание, влюбление, мышление, охота, война, вальс, опера…

А ты, мерзавец, все собой занимаешь страницы! Нет — описать хотя бы быт Весленского университета: этих студенток, что в шортах босые сидят и попивают из большой кружки на лекции…

Как взбунтовались твои студенты в английском классе, когда их ты вынудил покупать ксерокопии русских текстов — отрывки из «Обломова» и «Челкаша», которые сам же не использовал на лекции, а им 6 долларов трать! Теперь, боюсь, не купят нужные мне наперед отрывки из Монтескье и Платона.

Вообще — как волчата смотрят уже, разочарованные: и зачем это им мучиться слушать мою косноязычную речь и фривольные (= «вольно-вольные», ибо «фри» — тоже «свободный» значит), не методичные, образные ассоциации и фантазии? Чему они научатся? Как им писать мне экзаменационные «тезисы»-рабо- ты на 15 страниц? Я и сам не знаю и увиливаю, а они уже подступают в тревоге и хотят консультаций… Надо сообщить им часы, когда я буду сидеть в офисе и их консультировать.

Но надо им все же доказать мою ценность: развитие их мозгам даю.

И вот на Греции — шкалу иную ценностей явить: МЕРУ, нестяжание, что не надо больше, чем надо… Демокрита и Сократа, Диогена и Антисфена (как тот, ступив на ковры Платона грязными ногами, сказал: «Так я попираю гордыню Платона». — «Но другой гордыней», — так же хорошо ответил Платон). И восславить созерцание, его превосходство над работой.

Вот и начинай, заведись. Кстати — и к России и русской шкале «нестяжания» привести от Греции- Византии можно…

11.30. Однако погода обещает портиться. Пока сухо, съезди- ка снова на кукурузное поле и набери рюкзачок: будет тебе на два месяца, до конца пребывания тут, — основной корм хлебный и кашный. Да и устал уже умствовать — часа полтора с утра. Перерыв пора.

12. Нет: постирал носочки — солнышко подсушит, пока езжу.

28.10.91. Как сладостно вчера было про Грецию соображать-писать! В 4 часа, после поездки за кукурузой, взял бумагу, словарь и, на спортивном поле на солнышке усевшись, накатывал текст на завтра. Прямо как по-русски, с тою же почти скоростию писал — правда, примитивным, конечно, языком. МЕРА предстала как главный принцип Эллинства: на ее страже и Судьба (Ананке), и мойры, и эринии — карают за преступание в чрезмерность. И ею осуществляется гармония, справедливость, демократия даже среди богов — права меньшинств: Эрот не слабее Зевса.

Однако сам ты меру преступил — с кукурузой своей: перешел на нее, вместо хлеба, и на яблоки — и вот в ночи живот побаливал: небось засорил грубостью. ПЕРЕБОР (как в игре «в очко») — твоя как раз ошибка в жизни и мысли: заносишься в чрезмерность— в каждом образе и идее, в уравнении-ассоциации. Ну и — в поступке, в деле.

Но это и вдохновляет и питает. Ведь и у Платона «неистовство», одержимость в «Федре» хвалится — как Эрос и его действие в человеке. В влюбленном, в поэте вдохновенном душа летит горе и производит высшее, что в нормальном состоянии ей неподъемно.

Чрезмерность — преодолевает гравитацию, тягу земли и смерти.

Потом и свой регулятивный механизм есть в чрезмерности — диалектика! Когда зайдешь в мышлении дальше меры в некую одну сторону, как раз и выходишь к самоабсурду — и получаешь импульс назад или в иную какую сторону: ослепительно ярка тебе становится односторонность предыдущего хода мысли, — и раскручиваешься с той же энергией в противоположную сторону и реализуешь потенции этой иной точки зрения, обратной… Пока и тут не зайдешь дальше меры — и тебя понесет уже в иные идеи. Так в итоге и осуществляется МЕРА в познавании данного явления — через переборы, выходы за его границы. Но, значит, при этом не только изнутри его, но и извне его, со стороны получаешь возможность глянуть, его же тем самым ограничить и об-мер-ить. То есть самокритикующим развитием мысли познающей — теорему Гёделя превзойти: что будто невозможно изнутри явления его познать, а надо выйти к более широкому уровню, объему.

Да, механизм Нового времени во всем: мера — через чрезмерности. Так и страсти, и история, ее колебания и течение жизни — устрояются. Так что ПОКАЯНИЕ в захождении за меру, что зарвался, — необходимый исправительный механизм. Преступление — и наказание.

Но в общественном мнении чрезмерность возносится: величие! В гении и преступлении: что посмел! «Вошь я или Наполеон?», «Житие ВЕЛИКОГО (обязательно!) грешника» — замысел Достоевского.

Да и у Христа: против умеренных он, «тепло-хладных», за крайности и превосхождение меры: «О, если бы ты был холоден или горяч!..» Атак — «пройди — и мимо!»

Но помеха покаянию и мере — «я»: оно срастается с импульсом чрезмерного превосхождения в данную одну сторону — и это становится как мой состав и амбиция. И ослепляется человек: маньяк, параноик, одержимый, бес входит — как винт, мотор и штопор в идею — и тебя несет…

Потому обсуждения и конференции требуются — как обтачивание темы, уточнение меры в каждой вещи.

Но твое дело — идею подавать, будить мысль, будоражить, провоцировать на ответную реакцию. То есть — первый и энергичный ход мысли давать, функцией которого и следствием будут всякие возвратные умерения и поправки — уже автоматическим путем. Тебе ж — родить идею. Дело гения — генезис. Ошеломить неожиданностию и яркостию. Сгладить-то потом — это пустяк: тут автоматика заработает «умеренности и аккуратности» — редактура других умов-людей.

Так что дорожи даром одностороннего проникновения.

Однако тщеславно и рыночно это стало. Ницше: «сверхчеловек», «человек должен быть преодолен»… А и всякие приемы в искусстве — характерные, рекламно-торгашеские односторонности: кубизм, дадаизм и проч., что так легко усваивается частичным индивидом-профессионалом односторонним: по его умишку…

А мудрый — сам себя осаживает, знает меру.

То не благородно — все эти кричащие односторонности «гениев»: заявления своей «манеры», «оригинальности»… Дешевка.

Нет, продолжу: припаду к грекам — за мудростью. Как там политеизм, так и в философии все возможные первоподходы, принципы, точки исходные разработаны и уважены. У того же Платона разные