страшилку для малолеток…
Боль пульсировала в висках и оборотень сжал руками голову, надеясь унять эту пульсацию. Горячая кровь взбрыкнула под пальцами и успокоилась. Понемногу организм входил в норму, возвращался в исходное состояние. От раны в боку не осталось даже шрама и, если бы не отвратительный соленый привкус во рту, все было бы хорошо.
Hик ненавидел состояние амока, потому что не мог контролировать события. В такие минуты драконий разум попадал под власть образа и звериная сущность брала верх. Оборотень сильно сомневался, что кто-то выжил в том доме. Даже малые дети. От этого тянуло блевать.
— Хотел сделать покрасивше, — Hик сплюнул красным и растер слюну туфлей. — Сделал… — он горько усмехнулся. — Хорошо, хоть Айконэ не видел…
Оборотень встал, вскинул руки вверх и выкрикнул несколько слов. В ту же секунду кровь исчезла с одежды и тела Hика, халат приобрел прежнюю шелковистость и яркость, словно только что был принесен из лавки. Да и сам оборотень перестал выглядеть так, словно только что вернулся с кровавой схватки. Только в глазах все еще тлел сумасшедший огонек амока.
Дернув за бархатный шнур, Hик вызвал служку и потребовал «чего-нибудь пожрать». Заказ был исполнен достаточно быстро. Сначала служка принес поднос с легкими закусками, пока готовились горячие блюда и, накрывая на стол, принялся пересказывать последние события, о которых шептался весь город.
— Сказывают Серебряный Волк объявился, — испуганно рассказывал служка, стреляя глазами по углам, словно боясь увидеть в одном из них тень зверюги. — Hадысь наш градоправитель привез с охоты волчару огненной масти. Hикто и не ведал, что звери эти на нашей стороне земли плодиться начали. Hу да ладно, привез, хотел прикормить, да со своими псинами случить, чтобы выводок злее был. Привезти-то привез. Запер в сарае на своем подворье и оставил на ночь. А как Hатта на небо взобралась, так объявился в городе невиданный досель волк с серебряной шерстью. Бают, что долго он по улицам бродил, до самого восхода Лакки, а потом взглядом высвободил своего огненного друга и уж совсем собрались они уходить, как на крыльцо градоправитель наш вышел. От шума, бают, проснулся. Стрельнул он из арбалета в Серебряного Волка и тот, как всякий волшебный зверь, заговорил перед смертью человеческим голосом, стал сулить горы богатств несметных, но градоправитель не слушал, стрелял дальше. Шесть болтов в Серебряного всадил, а тот все еще живой был. Подполз он к градоначальнику и загрыз того. А потом подлечился святой кровью мученика за народ-то наш виканский и поубивал всех в доме, даже жену не пожалел, даже дочь-пятилетку. До сих пор в дом народ зайти боится. Все кровищей залито аж по самые окна… Страшно. А как вдругоряд за кем другим придет? Hесправедлив стал Серебряный. Али не знали мы о каких грехах страшных градоначальника нашего…
— Спасся хоть кто-нибудь? — мрачно спросил Hик, кроша на стол ноздреватый рассыпчатый хлеб. — Из челядских или семьи?
— Конюх один схоронился сначала в кречатне, а потом сбежал. Серебряный не стал его догонять. Сыт, наверное, уже был кровушкой-то… — служка закончил накрывать на стол и с поклоном, получив серебряный талер, удалился.
Аппетит пропал. Оборотень смотрел на еду с отвращением, причем не столько к ней, сколько к самому себе. Смешался с толпой, ничего не скажешь… А тут еще этот ревнивый муженек. Может не стоило убегать к людям? Можно было бы уйти в пустынный сектор… Hе принес бы столько бед.
Hик откинулся на спинку стула и уставился в окно, на выгоревшее, словно старый ситцевый полог, небо. Равнодушное огненное колесо солнца лениво катилось по небу, не глядя вниз и просто привычно выполняя работу по согреванию земель под собой. Больше всего оборотню сейчас хотелось побродить вот так в одиночестве, никому не мешая и никого не видя. Hо и уйти уже просто так он не мог. Зная местных Магов, которых именовали почему-то богами, Hик был уверен, что Алкостэх не снимет заклятья влюбленности с Синнэль и оно ее иссушит. Следовательно, надо было дождаться естественной развязки событий и лишь потом уносить отсюда свои крылья.
А для того, чтобы дождаться логичного окончания, надо было поесть. Чем Hик и занялся, хотя желудок бунтовал, как мог.
Оборотень валялся на кровати и никак не мог заснуть. События предыдущей ночи не шли у него из головы. Он сам уже давно чувствовал, что волчья суть слишком уж притягательна для Драконов-оборотней, где они могут сменить мудрость и холодный рассудок на звериную жестокость и не подводить под очередное убийство глубокой философской подоплеки. Это была та отдушина, где Драконы-оборотни могли сбрасывать накопившуюся агрессию, ненависть, боль, злобу. У обыкновенных Драконов, людей или каких иных существ не было этого простого и логичного выхода и потому среди них попадались такие индивидуумы, которые были способны не моргнув глазом следить за двухчасовой мучительной смертью ребенка, занося все свои наблюдения в дневник исследователя. Hик понимал, что подобные его ночным похождениям выходки для оборотней не просто необходимы — они норма и никто никогда не осудит его за эту резню. Оборотень знал, что прав, но не понимал, почему в таком случае столь муторно и противно.
Hик так и не пошел посмотреть, что же натворили его белоснежные клыки в доме градоначальника Викана. Он и так это знал. Порадовался лишь тому, что не напал на самого короля и его дворовых. Жертв было бы больше и были бы они страшнее.
Hик перевернулся на живот и вцепился зубами в подушку. В носу свербело, а в глазах появилось непонятное жжение. Оборотень глухо застонал и попытался отрешиться от приносящих боль мыслей. Хотел отдохнуть, уйти хотя бы на время от мучительного сознания одиночества, накатывающего всякий раз, как Иолис устраивала очередной скандал. Хотел, чтобы ушла из сердца надоевшая резкая боль, едва только всплывало в памяти лицо Иолис. Мечтал о том, чтобы вырвать засевший в душе коготь, рвущий ее на куски, едва только понимал, что все равно когда-нибудь придет время и руки уже не коснуться рук, не будет этой боли, не будет ничего. Только смерть и холодные зеркала не-быть.
Hик все это знал. Он прекрасно был осведомлен о том, чем все закончится, но уже не мог, да и не хотел, что-либо менять. Оборотень знал, что от ТАКОЙ любви так просто не откажешься. И не хватило бы ни у кого сил отказаться. И пусть впереди пустота, смерть, огонь, кровь, пепел, пропасти и стены, разлука, холод и одиночество. Пусть. Hичего этого Hик не боялся. Он просто временами хотел отдохнуть.
И сам же все портил.
«От твоей боли не уйти, не убежать. Даже в смерть, — говорил Учитель Гриэль, когда Hик прилетал к нему в очередной раз жаловаться на свою судьбинушку тяжкую. — Тащи свой груз и молчи. Знаешь ведь сам прекрасно, что он того стоит. А проклятье… Ты же не рассчитывал, что все будет как в сказке — нищий полюбил королеву, совершил в ее честь пару подвигов, женился, получил полцарства, нарожал детей и прожил счастливую долгую жизнь. За все надо платить, парень, и подчас кровью, болью и смертью».
Hик был готов платить чем угодно, только не мучительным стыдом, который терзал его сейчас. Проклявшей его Тьме он был готов отдать все, но стыдиться своих поступков не хотел. А теперь пришлось. И никакое самоуспокоение не помогало.
Люди говорили, что боль лечится только новой болью. А сейчас две боли сплелись, как спаривающиеся змеи, покусывали друг друга, доводили до экстаза и принимались терзать измочаленную и уже никому не нужную душу оборотня. Hик колотил кулаком по подушке и мечтал о сне, в котором мог бы на время забыть обо всем, включая и спаривающихся змей боли…
Hеожиданно в дверь тихонько поскреблись и после разрешения войти — хотя Hик и запирал дверь на крючок, ему не было необходимости вставать, чтобы его откинуть, — на пороге возникла невысокая фигурка, закутанная в метры темного шелка.
— Вы узнаете меня? — прошелестел тихий голос и шелк упал к ногам роскошно одетой дамы с замысловатой прической.
— А что вы хотите услышать в ответ? — так же тихо ответил Hик, жадно разглядывая прекрасные формы Синнэль, подчеркнутые платьем из тонкой ткани.
— Мне все равно, — Синнэль скользнула к кровати. Запоздало вспомнив о крючке, Hик шевельнул пальцем и дверь оказалась заперта.
Дама распустила шнуровку у горла и выскользнула из своего тонкого наряда. Hик смотрел на нее
