Дружины Минамото уже двинулись нам навстречу! Наверное, у них несметное войско! Нам несдобровать, если мы опрометчиво выйдем на широкий простор равнины — ведь противник хорошо знает местность, а мы здесь чужие, все равно что слепые. Враги окружат нас... Лучше останемся в горах. Здесь со всех сторон нас защищают крутые, голые скалы, зайти в тыл противник никак не сможет! И трава здесь хороша на корм коням, и водоемы удобны... Давайте спешимся и дадим хотя бы недолго отдохнуть коням! — И, на том порешив, сошли они с коней и остановились в горах, у вершины Тонами, в месте, именуемом Обезьянье Ристалище, Сарунобаба.

Тем временем в Ханю, в лагере Минамото, глянул окрест Ёсинака из Кисо и увидел — на вершине Летней горы, Нацуямы, сквозь зелень листвы мелькает ограда алого цвета, за ней виднеется храм с позолоченными стропилами, а перед храмом — священные ворота Птичий Насест, Тории.

— Что это за храм? — спросил Кисо у местного жителя. — Какого бога здесь почитают?

— Это храм бога Хатимана, — отвечал тот. — Вся здешняя округа — владения великого Хатимана!

Возликовал Кисо, услышав такой ответ, призвал письмоводителя своего, преподобного Какумэя, и сказал ему

— Счастливый случай привел меня увидеть храм Хатимана, родственный главному святилищу Хатимана в Яхате, и я уже принял решение здесь и сразиться с Тайра! Чует сердце, что мы одолеем их в нынешней битве! Для вящего успеха и в назидание будущим поколениям хорошо бы записать мою мольбу о ниспослании победы и поднести ее богу!

— Истинно праведное желание! — отвечал Какумэй, сошел с коня и приготовился записывать моление Ёсинаки. В тот день облачился он в боевой кафтан темно-синего цвета, поверх него — в панцирь, скрепленный черным кожаным шнуром, опоясался мечом в черных лаковых ножнах, за спиной повесил колчан с двадцатью четырьмя стрелами, украшенными соколиными перьями. Лакированный лук он держал под мышкой, а шлем повесил через плечо на шнурах. Достав из колчана небольшой походный сосуд для туши, опустился он перед Кисо на землю и, коленопреклоненный, записал его молитву, — прекрасно то было! Казалось, Какумэй равно преуспел в обоих искусствах — и в науке, и в ратном деле!

Сей монах Какумэй был в прошлом ученым-конфуцианцем, и звали его Мотихиро. Он имел звание курандо и служил в Школе поощрения наук11, но впоследствии постригся в монахи, стал именоваться Сайдзёбо Сингё и часто наведывался в монастыри Южной столицы, Нары. В позапрошлом году, когда принц Мотихито Укрывался в обители Миидэра и тамошние монахи обратились за помощью к Святой горе и к монастырям Нары, монахи Нары по-Ручили составить ответное послание этому самому Какумэю. «Ки-емори — плевела дома Тайра, отброс сословия самураев!» — говорилось в послании. Неудивительно, что Правитель-инок пришел в великую ярость! «Как смеет этот негодный монашек называть меня, Дзёкая, плевелом дома Тайра, отбросом сословия самураев! Схватить дерзкого чернеца и покарать смертью!» — повелел он. Узнав об этом, Сингё бежал на север; там он стал письмоводителем у Кисо и принял новое имя — Какумэй.

«Слава тебе, о великий Хатиман, бодхисатва! Ты властитель Японии, прародитель многих поколений пресветлых наших владык! Дабы охранялся престол государей, дабы процветала земная поросль — народ наш, явил ты себя в трех божественных ипостасях, в тройном образе бодхисатв!

С недавних пор объявился здесь некий Тайра, Правитель-инок, завладел землями по всей стране нашей, причинил страдания всему народу, восстал против учения Будды, ополчился против императорской власти. Я, Ёсинака, рожденный в семье воинов, где почитают боевой лук и боевых коней, унаследовал, недостойный, от моих предков сие занятие, ибо сказано: «Сын оружейника-лучника, подражая отцу12, сгибает мягкие прутья ивы и сплетает корзинку, а сын лудильщика, видя, как отец размягчает металл для починки сосудов, латает меховую одежду...» Но, видя самоуправство Правителя-инока, я не в силах смириться, пренебрегаю опасностью и не могу поступить иначе! Судьбу свою ныне вручаю Небу, жертвую жизнью ради блага отчизны и поднимаю войско, дабы сразиться за правое дело и истребить вместилище зла и порока!

Настал час, когда два войска — Минамото и Тайра — встали друг против друга, готовясь к битве. И что же? В то самое время, когда я, терзаясь сомнениями, опасался, что недостаточно крепок боевой дух моих воинов и нет в них должного мужества, я внезапно узрел совсем близко, у самого поля грядущей битвы, священный храм твой, о великий бог Хатиман! Это ли не явственный знак, что боги услыхали мои молитвы! Теперь уже не осталось сомнения, что злодеи непременно погибнут! Слезы радости туманят мне очи, хвалой тебе переполнено сердце!

Благородный Ёсииэ, мой предок, прежний правитель Муну, с особым рвением почитал храм Хатимана в Ивасимидзу и принял имя Таро Хатиман — Старший Сын Хатимана. С той поры весь наш род Минамото превыше других богов почитает вели-

кого Хатимана. Я, Ёсинака, один из отпрысков этого рода, на протяжении долгих лет тоже ревностно чтил Хатимана. Ныне, дерзнув подняться на великое дело, сознаю, что уподобился я младенцу, который хочет ракушкой вычерпать море, или кузнечику-богомолу, что, потрясая слабеньким хоботком, бросил вызов могучей рати... Но не ради собственной выгоды и не ради славы моего рода отважился я начать эту битву, а единственно ради блага страны и благополучия государя! Вижу теперь, что чистосердечие моих помыслов тронуло богов, обитающих в небе, и душа моя исполнилась радости и уверенности в победе! Боги и будды всех миров! Простираясь ниц, к вам обращаюсь с мольбою — явите величие ваше и чудесную силу, ниспошлите Ёсинаке победу! Да рассеются, да расточатся враги на все четыре стороны света!

В одиннадцатый день пятой луны 1-го года Дзюэй

с благоговением говорил Ёсинака».

Такую молитву записал Какумэй. Затем Ёсинака и все тринадцать ближайших его соратников достали из колчанов по гудящей стреле с раздвоенным наконечником и вместе со свитком, на коем начертаны были слова молитвы, поднесли эти стрелы в дар храму великого бодхисатвы. И тут — о радость! — как видно, великий Хатиман склонил светлый взор свой к мольбе Ёсинаки, ибо внезапно три голубя спустились из-за облаков с неба и закружились над белыми стягами Минамото.

В древние времена, когда государыня Дзингу пошла войной на корейское царство Силлу13, войска у нее было мало, врагов же — несметные полчища. Казалось, японских воинов неминуемо ждет погибель. Но императрица взмолилась к Небу, и вдруг откуда ни возьмись слетели три голубя, отразились в ее щите, и вражеское войско было разбито. И еще был случай в давние годы, когда благородный Райги, предок Ёсинаки14 и один из основателей дома Минамото, шел походом против мятежников Садатоо и Мунэтоо. Войска у него было мало, силы же бунтовщиков неисчислимы. Тогда Райги поджег степную траву и, обратившись лицом к вражьему стану, молвил: «Не рукотворный, а божественный сей огонь!» Мгновенно поднялся сильный ветер, погнал пламя в сторону лиходеев, и все их укрепления сгорели, а вскоре и сами смутьяны были все до одного перебиты, и Садатоо и Мунэтоо оба погибли.

Ёсинака из Кисо помнил эти примеры прошлых времен. Он сошел с коня, снял шлем, ополоснул рот и руки и поклонился трем голубям. И на сердце у него стало спокойно, и душа преисполнилась уверенности в победе.

Итак, встали лицом к лицу оба войска — Тайра и Минамото, придвинулись друг к другу так близко, что всего три те, не больше, их разделяло. Минамото остановились, и Тайра тоже замерли неподвижно. Но вот из стана Минамото выслали за линию щитов пятнадцать отборных воинов, и те выпустили в сторону Тайра пятнадцать гудящих стрел. Тайра, не догадываясь, что это всего лишь уловка, тоже выставили в ответ пятнадцать всадников и, в свою очередь, послали в стан Минамото пятнадцать гудящих стрел. Тогда Минамото отправили вперед тридцать всадников, и Тайра в ответ выслали тридцать. Минамото выслали пятьдесят, и Тайра выслали столько же. Послали сотню, и в ответ вышла сотня. Так горячились и рвались в бой воины, оспаривая друг у друга победу, но Минамото сдерживали свой пыл и не вступали в решающее