Огненный шар, продолжавший клубиться и реветь в середине авиабазы, подумал Фрост, безусловно поднялся над складом горючего. Человек, переодетый полицейским, спешил мимо, пробегая всего ярдах в десяти от раскаленного пламени. Обернулся, пригнулся, оскалился, пустил во

Фроста новую короткую очередь из FN-FAL. Фрост метнулся влево, отвечая тремя выстрелами. KG—9 уступал неприятельской винтовке дальнобойностью, но превосходил удобством при подобной перестрелке.

Они побежали дальше. Через полторы сотни ярдов наемник увидел сложенные длинными — очень длинными — штабелями продолговатые ящики. Мнимый полицейский торопился мимо, словно хотел поскорей миновать место, могшее сделаться отличным укрытием.

Странно, подумал Фрост, очень странно. Или мерзавец окончательно ошалел от напряжения, или… Наемник пригляделся. Едва не вскрикнул.

И стал быстро, часто, сосредоточенно давить на гашетку своего KG—9.

На ящиках было крупно и отчетливо написано:

СГУЩЕННЫЙ БЕНЗИН. Напалм!

На обычном людском языке, думал Фрост, стреляя до полного опустошения магазина, метя то ближе, то дальше, стараясь угодить в возможно большее количество контейнеров, это значит “напалм”!

Лжеполицейский понял, в какую беду угодил; произвел несколько ответных выстрелов, но было уже поздно. Фрост выпустил замолчавший пистолет-пулемет и зажал уши ладонями. Зажал накрепко. И не зря.

Ящики, содержавшие упакованный в пластиковые пакеты напалм, взорвались.

Желеобразный бензин — искусное подражание древнему “греческому огню”, от которого не было ни защиты, ни спасения; благодаря которому Византийская империя сдерживала натиск турок-османов едва ли не тысячу лет, — хлынул на бетон всеуничтожающим потоком.

Фрост выждал несколько мгновений, вскочил, подхватил KG—9. Поспешно вставил последний тридцатидвухзарядный рожок. И ринулся вперед.

На фоне рычащего, беснующегося пламени возник черный человеческий силуэт.

Неприятель вихлял и шатался, он уже не мчал во весь дух, а ковылял, подобно изнемогающему девяностолетнему старику. Он бросил автоматическую винтовку, ибо продолжать бой нечего было и думать. Он уже ничего не мог, этот злополучный террорист. Он мог только брести наобум, подальше от страшного места.

И кричать.

Фрост приподнял дуло KG—9, но тотчас опустил оружие.

Видимо, каким-то чудом бандит сумел ускользнуть от основного потока пламени. Однако зрелище, которое являл собою противник Фроста, могло бы, наверное, разжалобить даже пьяного орангутанга, страдающего тяжким садистским комплексом.

— Убей меня! Убе-е-е-е-е-ей!

Этот голос, подумал Фрост, еще минуту назад наверняка был человеческим…

— Ружьишко-то обронил? Ай-ай-ай… — произнес наемник, пытаясь говорить сурово. — Теперь и застрелиться не из чего…

— Да убей же меня, скот! Убе-ей!

— Болит? — участливо спросил Фрост.

По соображениям простейшего милосердия он выстрелил бы в террориста сразу же. Но из бандита еще следовало извлечь правду о Кевине, Элизабет и окаянном докторе Чильтоне, чья мальчишеская выходка, в конечном счете, заварила всю эту кровавую кашу.

Фрост приблизился.

Черная фигура еще продолжала местами гореть — напалм обладает пренеприятнейшим свойством прилипать намертво, а погасить его нельзя. Террорист с утробным воем повалился на бетон. Даже кататься, как непроизвольно делают все обожженные — тем паче, горящие, — он больше не мог.

Следовало спешить.

Момент истины уже настал.

— Я убью тебя выстрелом в голову, точным и безболезненным, — сообщил Фрост, — если сию секунду скажешь, где женщина и маленький мальчик. Также выкладывай, куда угнали самолет. Быстрее скажешь — быстрее избавишься от мук… Да, еще доктор Чильтон.

Капитан поднес дуло пистолета-пулемета к чудом оставшимся зрячими глазам на обугленной, испепеленной маске, недавно бывшей человеческим лицом.

Бандит застонал и не ответил.

Фрост заставил себя расхохотаться.

— Я служил во Вьетнаме, — сообщил он беззаботным тоном. — И знаю! даже с эдакими ожогами кое-кто ухитрялся прожить сутки, либо двое. Иногда и чуть подольше. Быстрее скажешь — быстрее умрешь.

— Двадцать километров… на северо-восток… Прогалина… сожженная хижина — только печная труба торчит… И бензовоз… Там — горючее для “Нетопыря”… Больше ничего… не знаю… Ниче…

Глаза террориста выкатились, будто их накачивали изнутри воздухом. Остановились. Полусожженная голова дернулась и замерла.

Фрост поглядел на оставшийся без употребления KG—9. Глубоко, тяжко вздохнул. Если скотина солгала перед смертью — Элизабет и Кевина можно считать покойниками. Стараясь не выблевать, он отвернулся. Лишь сейчас до наемника дошло, какой страшный запах паленой плоти стоит вокруг.

Но странным образом, он испытывал облегчение при мысли, что процедуру допроса взял на себя взорвавшийся при перестрелке напалм.

Пытками Фрост не пробавлялся ни разу в жизни.