Между тем всадники, остановившиеся, чтобы поднять раненого товарища, теперь снова пустились преследовать беглецов, которых они на минуту потеряли из виду.

Они в свою очередь въехали в реку, переплыли ее и тогда только увидели с бессильной злобой, как те въезжали в лагерь кайенов.

С минуту они колебались.

Но потом сейчас же они направились к лагерю.

Пятьдесят воинов, хорошо вооруженных, верхом на степных лошадях, выстроились в линию при входе в укрепление.

Увидав это, всадники остановились и снова посоветовались, потом один из них подвинулся вперед на несколько шагов к индейскому отряду и поднял руку над головой в знак мира.

Две или три минуты прошли, но он не получил ответа.

Охотник не унывал, он снова повторил сигнал и закричал на французском канадском наречии, всегда понятном всем индейским племенам в этой местности:

— Друг краснокожий! Я прошу свидания с сахемами племени.

— Что нужно бледнолицему? — ответил Красный Нож с гордостью.

— Поговорить с вождем об очень важном деле.

— Хорошо! Пусть брат подождет одну, три или шесть минут.

Охотник должен был поневоле покориться, но скоро понял причину этого замедления. Он увидел, что сорок индейцев кайенов незаметно вышли из лагеря, переехали реку на том же месте, где и они, и выстроились так, что отрезали им возвратный путь.

Желтокожие посмотрели с беспокойством друг на друга, но, зная, с какими людьми они имеют дело, старались казаться покойными.

Как только Красный Нож заметил, что его приказания исполнены, он поднял руку и обратился к охотнику, который следил с беспокойством за всеми его движениями.

— Мои братья, бледнолицые, добро пожаловать, — сказал он, — пусть четверо из вас переедут реку и без оружия войдут в лагерь.

Всякое сопротивление было бы напрасно; западня была хорошо устроена, и охотники поняли, что они попались.

Четверо из них, сняв оружие, решились последовать этому насмешливому приглашению.

Красный Нож и другие вожди ожидали их.

Они вежливо пошли им навстречу и подвели их к огню совета, не говоря ни слова.

Дойдя до огня, Красный Нож сел и сделал знак чужестранцам также присесть.

Охотники воспользовались глубоким молчанием, чтоб осмотреться кругом.

Тогда они увидели беглецов, опиравшихся на тотем племени, поставленный в нескольких шагах от советного огня при входе в палатку вождя.

— Зачем бледнолицые явились в мой лагерь? — спросил наконец Красный Нож глухим голосом, — чего хотят они от кайенов? Нет ничего общего между бледнолицыми и краснокожими воинами.

Этот вопрос был сделан далеко не дружеским тоном; к тому же охотники заметили, что против индейского обычая им не предложили трубки, значит, на них смотрели не только как на чужестранцев, но и как на врагов.

Вождь желтолицых был наш старый знакомый, Ипполит Маркотет; он уже давно знал все индейские обычаи и хорошо понял, что этот прием был враждебен.

Но это был очень отважный и хитрый человек, привыкший с детства смотреть опасности прямо в глаза.

— Я явился в лагерь воинов кайенов, — ответил он, — чтоб сесть у советного огня и выразить моим красным братьям просьбу слишком справедливую, чтоб быть оттолкнутыми ими.

— Кайены люди разумные, — ответил величественно Красный Нож, — никто напрасно не прибегал к их правосудию.

— Я это знаю, — сказал, поклонившись, лейтенант капитана Грифитса, который отлично знал, с кем имеет дело, и потому не поверил ни одному слову из всего сказанного. — Я знаю, что кайены разумные воины; просить у них удовлетворения за оскорбление или наказания за обиду — это значит получить наверняка просимое.

Индейские вожди молча поклонились; лейтенант продолжал таким спокойным тоном, как будто бы он находился в гостях в каком-нибудь Нью-Йорке или Бостоне.

Я так надеюсь на честность моих красных братьев, что ни минуты не колебался прийти в лагерь с моими молодыми людьми; к тому же нет никаких причин для ссоры между кайенами и желтолицым Красной реки; топор давно уже зарыт между ними; зачем же я буду бояться прийти к своим братьям даже без оружия? Если б я думал, что они нам враги, то двести желтолицых воинов стоят лагерем в двух с половиной милях отсюда; я мог бы с ними явиться и предъявить свое требование сахему. Я не хотел этого сделать, я знал, что я шел к друзьям.

Наступило молчание.

Хотя индейцы оставались бесчувственны к последним словам, но они отлично поняли, на что намекал молодой человек, говоря — какими силами он располагал.

Красный Нож сделал почти незаметный знак; один из воинов выделился из тесной группы, стоящей кругом совета, и сейчас же удалился. Но это не ускользнуло от лейтенанта. Он понял, что вождь доверяет его словам, и послал разведчика, чтоб убедиться; он улыбнулся, но продолжал:

— Краснокожий негодяй, не принадлежащий ни к какому племени и которого оттолкнули все нации, пришел ко мне в лагерь и просит моего гостеприимства; это гостеприимство я ему предложил, а он отблагодарил меня за мое доверие тем, что украл одну из моих пленниц; пусть мне братья ответят, имел он право так поступать? Честно ли его поведение? Не изменил ли он законам гостеприимства? Пусть мои братья рассудят; я все сказал.

Взгляды всех повернулись на индейца, неподвижно и небрежно опиравшегося на ручку тотема.

Сахем сделал ему знак подойти и, бросив на него подозрительный взгляд, сказал:

— Мой брат обвинен, пусть он защищается.

Индеец презрительно улыбнулся, сделав над собой усилие.

— Я думал, что насмешливая птица не встречается в этих холодных странах, — начал он, — а между тем ее обманчивое пение раздается в моих ушах; и какому племени принадлежит эта лживая собака, которая смеет предполагать, что я, вождь и Сагамор моего племени, не принадлежу ни к какому племени? Посмотрите его кожу, она ни белая, ни черная, ни красная; от какого же племени он происходит? Сам он не знает; он не может произвести человека — своего цвета; он постыдное сочетание белого негодяя и самки кабана. По какому праву возвышает он голос перед советом вождей, — он, который сам управляет шайкой бандитов? Мое племя живет далеко, там, где восходит солнце; племя это отважно, многочисленно; я главный вождь Окасов; мое имя Курумилла; вот мой тотем.

Говоря таким образом, Курумилла сделал два шага вперед и расстегнул блузу, покрывающую его грудь.

Тогда присутствующие могли увидеть синюю татуировку на левой стороне его груди, представляющую восходящее из облаков солнце.

— Курумилла! — вскричали вожди, почтительно ему кланяясь.

— Брат и друг Искателя следов, покровителя краснокожих? — спросил Красный Нож с волнением.

— Я Курумилла; чтоб не расставаться с Искателем следов, я оставил друзей, родных, свое племя и страну; я пришел сюда и нашел других братьев между людьми моего цвета кожи.

Красный Нож встал и, приветливо кланяясь вождю, сказал:

— Он говорит нам, что он Сагамор; пусть он сядет на место Красного Ножа; пусть он повелевает; что он решит, то и будет сделано. Все, что ни делает Курумилла, будет хорошо сделано. Мудрость живет в нем, Ваконда его любит; а он никому не обязан объяснять свое поведение.

Курумилла величественно сел на место Красного Ножа и, подняв руку, сказал:

— Я благодарю моего брата, что он не просит у меня объяснений, но я не косноязычен, и моя честь требует, чтоб мои сыны кайены были судьями над этим человеком и мною. Этот метосс изменнически