тем, что Анаконда послал его в Сочи; никогда больше ни за какие коврижки не полетит он туда. Оказывается, одна женщина обнаружила Вавика, когда он в пижаме и с подзорной трубой по-снайперски залег на скале, находившейся недалеко от медицинского женского пляжа. Эта женщина подняла крик, сбежались другие женщины. Они визжали, щипали Вавика и даже били его подзорной трубой по голове. В результате подзорная труба сильно повреждена, ей требуется ремонт.

— Но у вас, Вавилон Викторович, есть еще бинокль и портативный телескоп, — заметил Юрий.

— Не спорю. Но ведь каждому человеку хочется иметь полный набор оптических инструментов. Кроме того, я сильно поиздержался на юге, куда вы же меня и послали…

— Вавилон Викторович, мое материальное положение очень покачнулось. Вот хотите — возьмите магнитофон. Вы можете его продать. И вот вам джемпер. Правда, он женский, но и его вы можете продать.

— Вы радуете меня, мой юный друг. Но не могли бы вы мне помочь и наличными?

— Вавилон Викторович, у меня нет наличных. Шар выдает мне два рубля в день.

— Юра, если вы ежедневно будете давать мне четверть получаемой вами от шарика суммы, то это пойдет вам только на пользу.

— Вавилон Викторович, ну что вам мои полтинники?..

— Ах, Юра, я не корыстолюбив. Но оптика требует жертв. Я решил копить деньги на стереотелескоп. Благодаря ему я смогу наблюдать мир прекрасного в объемном виде.

Анаконда не стал спорить, ему было все равно. Он вынул из кармана две монетки по пятнадцать копеек и один двугривенный. Вавик протянул руку. Константин окутался на миг опалово-прозрачным облачком.

— Спасибо вам, Юра! — сказал Вавик, беря деньги, и вдруг с криком боли бросил их на пол и стал дуть на пальцы. — Этого я вам не прощу! Подсовывать раскаленные деньги! Безобразие такое!

— Это шар… Он хочет сохранить мой прожиточный уровень, — сказал Юрий и кинулся подбирать монеты. Они вовсе не были горячими.

— Безобразие! — повторил Вавик. — Вас с вашим темным шаром давно надо разоблачить перед населением! Завтра же подаю на вас заявление в домохозяйство! — Схватив магнитофон и джемпер, когда-то предназначавшийся Кире, он выбежал из комнаты, гневно хлопнув дверью.

…Да, сегодня Юрию совсем не хотелось возвращаться в свою квартиру. Вполне возможно, что там его ждут новые неприятности. И вот, сняв с плеч рюкзак, он сел на скамейку в сквере и закурил сигарету. Стараясь оттянуть момент возвращения, он курил медленно, с чувством, с толком, и размышлял о том, что хоть курить-то ему еще можно, этого дела Константин еще не запретил.

Вот так он и сидел на скамье один, с краю, поблизости от гипсовой урны для окурков. На противоположной стороне аллеи, на такой же скамейке, дремали два пенсионера. Сквер был почти безлюден; в августе Ленинград всегда пустеет: многие взрослые в отпуске, все дети на даче и в пионерлагерях. Было тихо. С неба, с высоты, подернутой легкой облачной дымкой, исходил ровный неслепящий свет.

Слева послышались негромкие шаги. Юрий оглянулся. По аллее шла Леонковалла. Он сразу ее узнал, хоть на этот раз на ней было яркое ситцевое платье. В руках девушка держала небольшую сумку, где на глянцево-белом фоне изображены были танцующие лягушки. «Если она сядет на скамейку, значит, не все еще в моей жизни потеряно, значит, есть еще надежда избавиться от шара», — загадал Юрий. У него вдруг так забилось сердце, будто он не то падал в пропасть, не то взлетал на небо, прямо к солнцу.

Она легким шагом миновала скамейку и вдруг, словно вспомнив что-то, остановилась, сделала шаг назад и села на самый ее краешек, положив рядом свою сумку.

— Спасибо, Леонковалла! — вырвалось у Юрия.

Девушка с удивлением, но без всякого недоброжелательства посмотрела на него. Потом на лице ее появилось тревожное выражение. Она подвинулась ближе к Юрию.

— Вам плохо? — мягко и простосердечно спросила она. — Почему вы так побледнели? Хотите, сбегаю за водой?

— Нет-нет, ничего… Просто я много ходил… Ходил… Ходил… Не надо вам беспокоиться… — Юрий так давно не говорил с людьми (за исключением Вавика), что с трудом подбирал слова.

— Да, теперь вам, кажется, легче, — сказала девушка. — Вы уже не такой бледный… Но почему это я вдруг Леонковалло? Это ведь композитор такой был. Меня зовут Таня. А вас как?

— Вообще-то я был Анакондой. Ну, знаете, такая змея. Обитает в верхнем течении Амазонки. Отдельные экземпляры достигают десяти с половиной метров длины… Но Анаконды из меня не получилось.

— Это был ваш псевдоним? — догадалась Таня.

— Вот именно. Я хотел стать журналистом, но у меня не оказалось таланта. Поэтому считайте, что я просто Юрий. Я живу вон в том доме.

— Мне нравится, что вы так прямо о себе говорите. Я думаю, что вы, наверно, хороший человек.

— Это вы ошибаетесь. Я совершил одно нехорошее дело, так что хорошим я быть не могу. Очень мучит меня это дело…

— Нет, вы не кажетесь мне плохим. Но у вас действительно измученный вид… Знаете, я несколько раз видела вас на улице. Вы всегда идете и ни на кого не смотрите.

— Ваше лицо мне тоже знакомо. Я видел вас…

— Я же в общежитии живу, вон в том доме. Вы меня тоже не раз, наверно, встречали на улице…

— Да-да… А почему это вы летом здесь? Почему никуда не уехали на каникулы?

— Мне некуда уехать. У меня нет родных. Вернее, есть в Пскове тетя, но она в апреле вышла замуж, а домик у нее маленький… Но летом в Ленинграде не так уж плохо. Вчера я опять была в Эрмитаже, а завтра собираюсь в Русский музей.

— Одна?

— Одна. А что? Хотите, пойдем вместе.

— Завтра я очень занят, никак не могу, — соврал Юрий.

Ему очень хотелось принять это приглашение, но он понимал, что с рюкзаком ни в какую картинную галерею его не пустят.

— А я вот послезавтра на станцию Мохово за грибами собирался поехать. Не хотите со мной? — Эта мысль о лесе и грибах возникла у него совершенно внезапно.

— Да, — ответила Таня. — Я очень люблю ходить по грибы. А где мы встретимся?

— Давайте вот здесь в семь утра.