отверстие ножен, послышится шипение. Люди восхваляют Яо и Шуня, а ведь Яо и Шунь перед Дай Цзиньжэнем — все равно что шипение перед музыкой.
Князь Чанъу сказал Цзы-Лао:
— Не должен ли государь в своих делах не быть подобным землепашцу, который не разрыхляет почву, а в управлении народом не быть подобным тому, кто без разбору вырывает ростки? Прежде, когда я обрабатывал свое поле, я оставлял почву невзрыхленной, и всходы были редки. Пропалывая посевы, я вырывал много хороших ростков, и урожай мой был скуден. Тогда я стал делать иначе: пахал глубоко, тщательно рыхлил землю, и зерно уродилось обильно. Мне с избытком хватило пищи на целый год.
Услыхал эти слова Чжуан-цзы и сказал:
— Нынче многие обращаются со своим телом и сердцем, как князь Чанъу обращался со своим полем: пренебрегают небесным в себе, отклоняются от своей природы, разрушают свои чувства, губят свой дух. У того, кто небрежно ухаживает за своей природой, в душе прорастают семена зла — похоть и ненависть. Эти пороки прорастают в нас, как сорняки заглушают посевы: поначалу они как будто и не искажают нашего облика, но потом прорываются наружу в самых разных видах, образуя нарывы и язвы, источая зловонный гной. Вот так становится явной внутренняя болезнь!
Бо Гу учился у Лао Даня, а потом попросил у него дозволения постранствовать по свету.
— Оставь эту затею, — сказал Лао Дань. — Поднебесная всюду одинакова.
Но Бо Гу снова попросил его о том же, и тогда Лао Дань спросил его:
— С каких же краев ты начнешь свои странствия?
— С царства Ци, — ответил Бо Гу. — Приду в Ци, увижу казненного, уложу его тело надлежащим образом, накрою его парадной одеждой и стану плакать над ним, взывая к Небу и говоря: «О, сын мой! Сын мой! Поднебесную постигло великое бедствие, и ты стал его первой жертвой. Говорят: „Не будь разбойником и убийцей“. Но с того времени, как установили славу и позор, появились и пороки. С того времени, как появились товары и имущество, появились и тяжбы. Нынче же возвели в закон то, что порождает пороки, приманивают людей тем, что порождает тяжбы. Людей довели до крайности, не дают им ни часа отдыха. Разве можно сейчас отвратить это великое зло?»
Древние государи за все доброе благодарили народ, а во всех бедах винили себя; все истинное видели в народе, а все заблуждения находили в себе. Поэтому, если погибал хотя бы один человек, они отрекались от власти и каялись. Теперь же не так. Правители скрывают свои деяния и называют тех, кто об этом не ведает, глупцами. Они отдают невыполнимые приказания и наказывают тех, кто не осмеливается выполнять их. Они устанавливают тяжкие обязанности и карают тех, кто с ними не справляется. Они посылают в дальний путь и укоряют тех, кто приходит с опозданием. Люди же, зная, что не могут выполнить приказ, подменяют старание притворством. Если правители день ото дня становятся все больше лицемерами, как могут не быть лицемерными их подданные? Когда не хватает сил, притворяются; когда не хватает знаний, обманывают; когда не хватает состояния, пускаются в разбой. Как же тогда можно обвинять за кражу?
Говорят, Цюй Боюй к шестидесяти годам переменился шестьдесят раз и то, что поначалу утверждал, впоследствии отрицал. Кто знает, не придется ли нам пятьдесят девять раз отрицать то, что сегодня мы почитаем за истину? Все вещи из чего-то рождаются, но невозможно узреть их корень, откуда- то выходят, но нельзя разглядеть те врата. Все люди чтут то, что они знают благодаря своему знанию, но никто не знает, что такое знать, опираясь на то, что не знаешь. Как не назвать это великим сомнением? Но довольно, довольно! От этого никуда не убежать. Вот что называется «быть самим собой в другом».
Конфуций спросил у придворных летописцев Да Тао, Бо Чанцзяня и Чживэя:
— Почему покойный вэйский царь получил имя Лин — Разумный? Ведь он пьянствовал, предавался разврату и не вникал в дела правления. Он выезжал на охоту с собаками, силками и арбалетами, но избегал встреч с другими государями.
— Именно поэтому он и получил имя Лин, — ответил Да Тао.
— У этого царя было три жены, — добавил Бо Чанцзянь, — и он принимал ванну вместе с ними. Когда же туда пришел летописец Ю с подарками для царя, тот велел слугам поддержать его за локти. Хотя он был беспутен до крайности, а при виде достойного мужа тут же проявил высшую учтивость. Поэтому после его смерти ему дали имя Лин — Разумный.
Когда он умер, гадание о захоронении на родовом кладбище было несчастливым, гадание же о захоронении на Песчаном Холме было счастливым. Когда там рыли могилу, глубоко в земле нашли каменный гроб. Очистили его от земли и увидели на крышке надпись: «Эта могила не годится для потомков. Царь Лин-гун займет ее сам». Выходит, имя Лин давно уже было предназначено для этого царя. Но как те двое могли знать об этом?
Конфуций пришел в Чу и остановился в доме торговца рисовым отваром у Муравьиного Холма. По соседству все домочадцы — муж и жена, слуги и служанки — поднялись на крышу.
— Что делают там эти люди? — спросил Цзы-Лу.
— Это челядь мудреца, — ответил Конфуций. — Тот человек похоронил себя среди людей, скрылся в пустынных полях. Его голос оборвался, но помыслы его беспредельны. Хотя уста его открываются, сердце его вечно безмолвствует. Ибо он бежит от света и сердцем не хочет быть заодно с людьми. Не из тех ли он, кто «утонули на суше»?
Цзы-Лу спросил разрешения позвать его, но Конфуций сказал: «Полно! Он знает меня лучше, чем я сам. Он знает, что я пришел в Чу, и думает, что я буду добиваться приглашения от чуского царя. Он считает меня хитрецом и, конечно, сочтет позором для себя слушать речи хитреца и тем более с хитрецом встречаться. Разве останется он жить рядом со мной?»
Цзы-Лу пошел в соседний дом, но он уже был пуст.
Мало-Знаю спросило у Всех-Примиряющего:
— Что значат «речи кварталов и селений»?
— По обычаю, в кварталах и селениях объединяются по десять фамилий и сто имен. В них различное соединяется в одно и рассматривается как подобное. Если ты, к примеру, выделишь в лошади сто частей, самой лошади у тебя не получится. Но ведь лошадь воочию стоит перед тобой, и ты можешь вывести из сотни наименований одно общее имя: «лошадь». Так холмы и горы, набирая понемногу высоты, превращаются в заоблачные пики, а реки и озера, набирая понемногу воды, становятся необъятной водной ширью. Великий же человек, усваивая одно за другим частные мнения, становится беспристрастным. Он остается господином всякому приходящему извне суждению и ни к одному из них не склоняется. Внутри него есть как бы управляющий, который не позволяет исходящему из него мнению быть пристрастным. Четыре времени года имеют свойственную им погоду — Небо не выказывает пристрастия ни одному из них, и годовой круг приходит к завершению. Каждое из Пяти дворцовых ведомств имеет предписанные ему обязанности, и государь ни одному из них не оказывает особенных милостей, а в результате в государстве сохраняется порядок. Состояние войны или мира предполагает сопутствующие им деяния. Великий человек не благоволит ни тому, ни другому, и в результате его жизненная энергия сохраняется в целости. Каждая вещь имеет свой закон. Путь никому не дает преимуществ и не оказывает предпочтения какому-нибудь имени. Не навязывая никому своей воли, он не предпринимает действий, и благодаря этому Недеянию в мире не остается ничего несделанного.
Времена имеют начало и конец, века имеют свои перемены и превращения. Счастье и беда приходят неразрывно переплетенными, и явление их сообразуется со всеобщим порядком. Все в мире идут своим путем, и то, что один считает правильным, другие считают ошибочным. Представь себе дремучий лес, где у каждого дровосека своя мера. Или вообрази, что смотришь на большую гору, где камни и деревья имеют общую основу. Вот что такое «речи кварталов и селений».
— В таком случае можно ли сказать, что это и есть Путь? — спросило Мало-Знаю.
— Нет, — ответил Всех-Примиряющий. — Допустим, ведя счет всем вещам в мире, мы не
