— поднимется. Это человек его нагибает, а сам он не нагибается. Поэтому его движения не могут доставить неудовольствие людям.
Ритуалы и законы, понятия долга и меры древних царей чтили не за то, что они были одинаковы, а за то, что они способствовали доброму правлению. Сравнивать их между собою — все равно что уподоблять друг другу резань и грушу, мандарин и помелон: все это съедобные плоды, однако же вкус у них разный. Так же и ритуалы, законы, понятия долга и меры меняются со временем. Тщиться ныне во всем быть подобным древним — все равно что пытаться обезьяну нарядить в платье Чжоу-гуна — она непременно станет кусаться и рвать платье до тех пор, пока не стащит его с себя. Разница между древностью и современностью подобна разнице между Чжоу-гуном и обезьяной.
В старину красавица Сиши из-за болей в сердце была печальна. Увидала ее некая Уродина и, вернувшись домой, тоже стала хвататься за сердце и охать на виду у всех. Однако богачи, завидев ее, бросались запирать ворота, а бедняки, повстречав ее, убегали прочь вместе с домочадцами. Уродина понимала только, что быть печальной красиво, но не понимала, почему это так. Увы! Учитель твой дошел до крайности!
Конфуций дожил до пятидесяти одного года, но так и не постиг Путь. Он отправился на юг, пришел во владения Пэй и там повстречался с Лао-цзы.
— Ты пришел? — удивился Лао-цзы. — Я слышал, что ты — достойнейший муж северных краев. Ты тоже обрел Путь?
— Еще нет, — ответил Конфуций.
— А как ты искал его? — спросил Лао-цзы.
— Я пять лет искал его в установлениях и числах, но не мог постичь.
— А потом?
— Я искал его в учении об Инь и Ян, но так и не постиг его.
— Иначе и быть не могло, — сказал Лао-цзы. — Если бы Путь можно было вручить как подношение, то не было бы на земле подданного, который не поднес бы его своему правителю. Если бы Путь можно было подарить, то не было бы на земле человека, который не подарил бы его своим родителям. Если бы о Пути можно было поведать, то не было бы на земле человека, который не поведал бы о нем своим братьям. А если бы Путь можно было передать, то не было бы на земле человека, который не передал бы его своим детям и внукам. Однако же сие невозможно, и тут уж ничего не поделаешь. Если в самом себе не обретешь Путь, то удержать его не сможешь. Если делами своими Путь не подтвердишь, он в мире не претворится. Что исходит изнутри, не примут вовне, а потому мудрый себя не раскрывает. Что входит извне, не найдет места внутри, а потому мудрый не таится. Имя — общая принадлежность, им нельзя пользоваться в одиночку. Человечность и долг — временное пристанище древних царей, в них можно скоротать ночь, но нельзя жить долго: если же люди приметят, что ты в них живешь, не оберешься неприятностей.
Настоящие люди древности ради удобства шли дорогами человечности, ночевали в постоялых дворах долга, чтобы потом привольно гулять на просторе. Они кормились простой пищей и жили на земле, не взятой взаймы. Когда ты привольно гуляешь, ты следуешь Недеянию. Когда ты питаешься простой пищей, легко насытиться. Когда живешь на земле, не взятой взаймы, не лишаешься своих сокровищ. Древние называли это «странствием ради обретения подлинного».
Тот, кто жаждет богатства, не может отказаться от наград. Тот, кто жаждет славы, не может отказаться от известности. Тот, кто жаждет власти, не может дать людям воли. Подбодришь его — и он возгордится. Упрекнешь его — и он расстроится. Такие ничего не замечают вокруг себя и ни на миг не могут обрести покой. Они из тех, на ком лежит кара Небес [85].
Устрашать и миловать, отбирать и давать, бранить и наставлять, дарить жизнь и казнить — таковы восемь способов исправления людей, и применять их может лишь тот, кто умеет, не стесняя себя, идти за Великим превращением. Потому и говорят, что лишь тот, кто сам прям, выпрямит других. А если нет праведности в его сердце, то и Небесные Врата в нем не откроются.
Конфуций пришел к Лао Даню и стал рассказывать ему о человечности и долге.
Лао Дань сказал: «Когда мякина на току залепляет глаза, земля и небо и все стороны света оказываются не на своих местах. Когда комары и оводы впиваются в наше тело, мы не можем сомкнуть глаз ночь напролет. Человечность и долг терзают наши сердца и не дают нам покоя — нет напасти страшнее! Если вы хотите, чтобы Поднебесный мир не утратил своей изначальной безыскусности, странствуйте по свету привольно, как ветер, и будьте таким, каким делает вас природная сила жизни. К чему эта суета с человечностью и долгом? Вы уподобляетесь человеку, который искал своего беглого сына, стуча в барабан. Лебедю не нужно купаться каждый день, чтобы быть белым. Ворона не нужно мазать грязью, чтобы он был черным. О естественных свойствах белизны или черноты нет нужды спорить. Когда из пруда выпускают воду и складывают рыбу на берегу, рыбы теснее прижимаются друг к другу, увлажняя друг друга своими жабрами. Но они с радостью забудут друг о друге, если снова окажутся в большом озере или реке».
Конфуций сказал Лао Даню: «Я много лет изучал все Шесть канонов — „Книгу Песен“, „Книгу Преданий“, „Записки о ритуале“, „Записки о музыке“ и „Книгу Перемен“. Теперь я досконально постиг их смысл. Обладая этим знанием, я посетил семьдесят два правителя уделов, но ни один из них не усмотрел в моих рассказах ничего полезного для себя. Как трудно заставить мир принять праведный Путь!»
— Вы бы лучше подумали о том, как вам повезло в том, что вы не встретились с мудрыми царями былых времен, — ответил Лао Дань. — Ведь Шесть канонов — это только внешние следы деяний древних мудрецов. Но разве в них заключен смысл этих деяний? Вы же ведете речь только о следах. Следы появляются там, где ступила нога, но сами-то они отнюдь не нога! Белые цапли зачинают, глядя друг на друга немигающим взором. У насекомых это происходит, когда самец зовет самку сверху, а самка откликается снизу. Ну, а существо, именуемое Лэй, зачинает само от себя. Природу живых существ нельзя изменить, их судьбу невозможно поправить, время нельзя остановить, а действию Пути нельзя поставить преграду. Если следовать Пути, для себя нет ничего невозможного, если же идти наперекор Пути, ничего не сможешь совершить.
Конфуций не выходил из дома три месяца. Когда он снова пришел к Лао Даню, он сказал: «Вороны и сороки откладывают яйца, рыбы мечут икру, все в мире свершается через мельчайшие метаморфозы. Когда рождается младший брат, старший брат плачет. Слишком долго я не понимал, что значит быть другом перемен в мире. И если человек не умеет быть другом перемен, разве может он изменить других людей?»
— Неплохо, — молвил в ответ Лао Дань. — Вы, кажется, все правильно поняли.
Глава XV. ТЩЕСЛАВНЫЕ ПОМЫСЛЫ [86]
Выделяться тщеславными помыслами и необычными поступками, уходить от мира и жить не так, как все, презрительно рассуждать о людях и насмехаться над ними, быть одержимым собственным величием — таковы нравы мужей гор и ущелий, отвергнувших свет и находящих удовольствие в том, чтобы всячески мучить и терзать себя.
Говорить о человеколюбии и долге, преданности и доверии, быть почтительным и скромным и думать только о собственном совершенстве — таковы нравы мужей, правящих миром и наставляющих людей; они находят удовольствие, будь они дома или на чужбине, в непрестанном учении.
Говорить о великих подвигах и искать славы, требовать от государей и подданных соблюдения правил благопристойности, следить за тем, чтобы каждый занимал предписанное ему место, заботиться только о благе государства — таковы нравы придворных мужей, чтущих правителей и пекущихся о процветании царства; эти находят удовольствие лишь в том, чтобы приносить пользу своей стране.
Скрываться в лесах и болотах, жить на диком просторе, удить рыбу и в покое проводить свои дни — таковы нравы жителей рек и морей, бегущих от мира; эти находят удовольствие единственно в
