Я входил в компанию Рязанского, Воскресенского, Пилюгина, Кузнецова и Богомолова. Наша компания была твердо убеждена, что пока самое слабое место – это носитель. Пилюгин после Гагарина уверовал, что мы с Раушенбахом создали элементарно простую и надежную систему управления. Он перестал ревновать, но дулся, если Витюня (так мы звали Кузнецова) намекал, что на кораблях обошлись без его системы.

В один из вечеров после аварии Р-9 мы делили на шестерых бутылку коньяка и пытались поймать «Голос Америки» в надежде услышать из первоисточника, что думают американцы о прилетевшем в Канаду Гагарине. К нам «на огонек» заглянул Бармин. Он недвусмысленно высказался, что с началом эры пилотируемых полетов старый Совет главных рассыпался. Остался только один «Главный конструктор» и при нем «Главный теоретик космонавтики». Теперь, когда «Главный теоретик» стал еще и президентом Академии наук, роль старого Совета будет незначительной. Наши разговоры неизбежно переплетались с обсуждением общеполитической обстановки в стране.

30 июля был опубликован для обсуждения проект новой программы КПСС. Программа выносилась на утверждение XXII съезда КПСС, который должен был открыться в октябре. В программе говорилось: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Программу мы читали и обсуждали урывками. Многое в ней совпадало с нашими устремлениями, но заключительный аккорд, несмотря на нашу правоверность, вызывал скептические улыбки.

Вот и сейчас «на огоньке» в своей среде я не утерпел и сказал Бармину, что Совет главных должен, согласно программе, тоже дожить «до коммунизма», тем более что он состоит из коммунистов. Я еще раз напомнил известную большинству из нашего технокраческого общества притчу о том, как Берия снял разногласия между двумя главными конструкторами.

В 1952 году Берия должен был рассмотреть и утвердить очередной график, связанный со строительством знаменитого кольца ПВО вокруг Москвы. Помощник ему доложил, что график не визируют два главных конструктора. Они никак не могут договориться о распределении ответственности и работ между собой. Помощник просил, чтобы Лаврентий Павлович их выслушал.

– Передайте им, – сказал Берия, – что если два коммуниста не могут договориться между собой, то один из них враг. У меня нет времени разбираться, кто из них двоих действительно враг. Дайте им еще сутки на согласование.

Помощник вышел, через пять минут он вернулся в кабинет и положил перед Берией график, завизированный обоими главными.

Бериевские времена давно прошли, и теперь появилось много желающих противоречия обострять.

Я начал было доказывать, что появились задачи, к которым ни один из главных старой шестерки, кроме Королева, интереса не проявляет. Это отбор и подготовка космонавтов, проблемы управления пилотируемым полетом и масса неведомых ранее забот. Бармин не стал спорить, но намекнул, что если не будет солидарности, то найдутся силы, которые заинтересованы в ослаблении влияния и даже расколе Совета. Будущее показало, что прогноз Бармина оправдался. Но об этом дальше.

Разбудили нас дежурные в три часа утра. Съехались все, кому положено, на стартовую позицию в четыре. В пять утра 6 августа Государственная комиссия дала добро на заправку и пуск.

Все положенные предполетные процедуры были соблюдены. Евгений Анатольевич Карпов – врач и первый начальник Центра подготовки космонавтов (ЦПК) – разбудил Титова и дублера Николаева. По двухчасовой готовности, облаченные в скафандры, они были подвезены на площадку к ракете. Титов произнес заготовленную заранее речь о том, что свой космический полет посвящает XXII съезду КПСС, он благодарит создателей прекрасного корабля «Восток-2» и еще раз благодарит Центральный Комитет родной ленинской партии, Советское правительство за оказанное доверие и заверяет, что выполнит почетное и ответственное задание. Голос Титова по громкой связи разносился над затихшей стартовой позицией.

Жарким утром 6 августа в девять часов по московскому времени стартовал в космос второй гражданин Советского Союза Герман Титов.

Хотя текст сообщения ТАСС был заготовлен заранее, разрешение на его передачу Госкомиссия дала, только убедившись в том, что орбита близка к расчетной и сам космонавт в полном порядке.

Келдыш с Ишлинским правили текст коммюнике. Королев просил задержать публикацию до получения докладов из баллистических центров.

В 9 часов 20 минут убедились по докладам с НИПов и от самого Титова, что он на орбите, на борту полный порядок.

Москва требовала сообщения о запуске немедленно. Там, в ЦК КПСС, ТАСС и на радио, нервничали гораздо больше, чем здесь, на полигоне. Наконец, в студии перед Юрием Левитаном положили согласованный текст. И тогда после уже давно звеневших волнующим перезвоном позывных разнеслось: «Внимание! Говорит Москва… Работают все радиостанции Советского Союза…» Вслед за сообщением ТАСС о запуске Левитаном было зачитано заявление Титова.

Кто-то вспомнил, что дата запуска совпадает с 16-й годовщиной атомной бомбардировки Хиросимы.

– Вот это наша пропаганда обыграет в лучшем виде, – заметил Келдыш.

На КП произвели распределение руководителей по сменам. Королев пожелал, чтобы его будили на сеансы ручного управления и при этом обязательно присутствовали Черток, Раушенбах, Феоктистов и Быков. Это требование поломало строгую сменность и все ведущие специалисты фактически не спали более суток, надеясь отоспаться в самолетах или уже в Москве.

В 15 часов 30 минут Титов сообщил: «Невесомость переношу отлично». Он храбрился. Позднее он признался, что его слегка подташнивало и мутило. Особенно неприятные ощущения возникали при резких движениях головой. Он старался медленно поворачивать голову или укладывать ее неподвижно. Но задания по киносъемке и наблюдению Земли через иллюминаторы требовали движений. Титов учился спокойной собранной позой снимать головокружения. Подробно о всех своих действиях и самочувствии он рассказал, отчитываясь перед Госкомиссией на Земле. А пока мы только гадали и спорили.

Наши медики на КП, изучая телеметрию, тоже что-то заподозрили, но Яздовский и Карпов успокаивали:

– Вот поспит – и все пройдет.

Я был на КП, когда Титов с некоторым упреком в адрес «Зари-1» заявил:

– Вы как хотите, а я ложусь спать!

И он действительно попытался заснуть.

После седьмого витка корабль уходил из зоны связи наших НИПов и появлялся снова только после двенадцатого витка в зоне приема Камчатки. Почти восемь часов занимают «глухие» витки. В это время вся надежда на «ненадежную» связь по КВ и контроль по «Сигналу».

Вместе с Воскресенским мы вернулись на КП в 2 часа утра уже 7 августа. Здесь начиналась легкая паника. Титов не отвечал на запросы «Зари-1». Быков вызывал своих подчиненных на всех пунктах. Королев не выносил неопределенности и неизвестности. Кто-то же должен быть виноват в том, что нет сообщений с Камчатки и Уссурийска о связи с космонавтом.

– Заснули ваши солдаты и офицеры, – накинулся он на дежурного по в/ч 32103.

Все оказалось просто: заснули не солдаты и офицеры, а космонавт. Выяснилось, что в космосе можно не только спать, но и «проспать»! Тут же мне было дано задание разработать ТЗ для часовой промышленности на космический будильник.

Следующая нервотрепка на КП началась в ожидании докладов о запуске цикла спуска и, наконец, из района приземления.

Все закончилось благополучно, не считая того, что при спуске на двух парашютах космонавт № 2 приземлился всего в десятке метров от железной дороги, по которой в то время шел поезд. Служба поиска и спасения генерала Кутасина о таких делах не докладывала, но когда эта подробность стала известна, появилось предложение о включении в Госкомиссию представителя Министерства путей сообщения для согласования железнодорожных расписаний с программой пусков.

Титова быстро доставили местным транспортом в ближайший райком партии. Он связался с Москвой и доложил «дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву» о завершении полета. На следующий день газеты опубликовали удачный фотоснимок Титова, докладывающего Хрущеву из кабинета секретаря