сумме не гарантировал посадку на нашу территорию, и АПО разнес наш корабль на такие клочки, что даже радиолокаторы ПВО были не способны их обнаружить.

Возвращение в Москву было бесславным.

На следующий же день я собрал, согласно правилам тех времен, «треугольники» и основной руководящий состав всех отделов. В достаточно эмоциональном, так его оценили слушатели, выступлении я говорил, что основную вину за гибель первого «Союза» мы должны возложить не на того, кто допустил ошибку. Ошибки были, есть и будут. В наших сложных схемах мы их допускаем ежедневно. Ошибки должны быть обнаружены при наземных испытаниях. Наше испытательное оборудование в КИСе и на ТП вполне пригодно для выявления имевшихся двух ошибок. Поэтому основную вину за случившееся следует возложить на руководителей, которые не проявили бдительности и требовательности при разработке методики и проведения самих испытаний. Во время бурных обсуждений выступил Александр Пронин – один из разработчиков системы АПО. Он предложил никого не наказывать, а, наоборот, объявить благодарность тем, по вине которых удалось проверить и подтвердить надежность и безопасность системы аварийного подрыва, тем более что наземные испытания этой системы в полном объеме ни разу не проводились.

С поисками виновных дело обстояло сложнее.

Оказалось, что начальник лаборатории Невзоров еще 14 мая, за полгода до пуска, получил выговор приказом по предприятию «за неоперативное решение простых технических вопросов, выразившееся в задержке выдачи исходных данных на коррекцию техдокументации». Эти исходные данные содержали требования об изменении порядка подачи команд на ДПО по каналу вращения. Появилось это требование, как иногда бывает, по причинам, не имевшим никакого отношения к принципам управления.

Кто-то из «тепловиков» пришел к заключению, что струи горячих газов из сопел ДПО будут дуть на панели солнечных батарей. Доложили Феоктистову. Он, не долго думая, предложил, чтобы не затевать сложную доработку корабля и поиски других мест установки двигателей, развернуть их на кронштейне на 180 градусов вокруг оси. При таком развороте менялся знак момента по оси вращения. Для сохранения порядка выдачи команд по вращению следовало изменить полярность или фазировку выдачи команд приборами системы управления.

По этому поводу Феоктистов направил служебную записку Легостаеву. Легостаев адресовал требование проектантов Шмыглевскому. Здесь началось теоретическое изучение проблемы, после чего было предложено Невзорову дать исходные данные разработчикам для изменения схемы прибора блока включения двигателей причаливания и ориентации (БВДПО). Те, в свою очередь, должны были дать письменное указание в конструкторский отдел Чижикова. В этом отделе наконец-то было подготовлено извещение для приборного производства о доработке прибора БВДПО. К этому времени прибор уже был установлен на машину. Требовалось разрешение о его снятии и возврате в цех-изготовитель для доработки. Это можно было сделать только с согласия ведущего конструктора Тополя, который возмутился и дал поручение своему заместителю Юрию Семенову разобраться, «где они все были раньше». Выяснилось, что «раньше» – это уже два месяца назад. В горячее время, когда на счету каждый час, за такую затяжку следовало кого-то наказать. Сложилось так, что большую часть «неоперативности» отнесли за счет Невзорова и ему тут же в назидание окружающим был объявлен выговор.

Но выговор не освобождал завод от доработки прибора. Проверили схемы находившихся в производстве приборов. Там все делалось в соответствии с «выговорным» извещением.

Посмотрели установку двигателей на еще не отправленных кораблях № 3 и № 4. Все было так, как предложил Феоктистов.

– А вот на первом корабле было не так, – вдруг заявил один из монтажников сборочного цеха. А как теперь проверить? Корабль № 2 не только улетел, но и был разнесен в клочья системой АПО. Для проверки оставшегося на 31-й площадке корабля № 1 время еще было, и мы дали ВЧ-грамму о снятии корабля с носителя и тщательной его перепроверке с пристрастием на полярности исполнения команд.

Никто не был заинтересован во внутренних репрессиях, дальнейшем обострении и без того накаленной внешней обстановки. Бушуев и Феоктистов внесли разумное предложение – форсировать пуск пассивного корабля по программе одиночного для тщательной проверки всех систем. Следующую пару, № 3 и № 4, готовить для стыковки.

После консультаций по ВЧ-связи с Кирилловым, Шабаровьм и Осташевым, оставшимися на космодроме, установили дату старта 7К-ОК в одиночном варианте – 14 декабря.

10 декабря Мишин провел заседание Совета главных, на котором рассмотрели измененную программу ЛКИ «Союзов» и проект графика изготовления кораблей 7К-Л1 для облета Луны. Первый пилотируемый полет с облетом Луны предлагался в июне 1967 года. До этого в первой половине года должны облететь Луну два корабля без возвращения на Землю и два беспилотных с возвращением. Оставалось всего полгода до пилотируемого облета с помощью нового комплекса УР-500К – 7К-Л1, а мы не готовы даже к первому беспилотному пуску. Более того, кроме двух уже отправленных на космодром кораблей оставшиеся три не укомплектованы десятками приборов и не могут по этой причине пройти заводские контрольные испытания (ЗКИ). Совершенно «раздет» основной, пятый, пилотируемый корабль. Пилюгин и Рязанский дружно заявили, что такие сроки совершенно нереальны. Мишин не стал спорить, а сослался на Устинова и Смирнова, которые эти сроки ему продиктовали как директиву. Прощаясь после Совета, Пилюгин высказал свою досаду:

– Сергей бы такой смехотворный график на Совет не выносил, а Василий не решается спорить с Устиновым и Смирновым. Вы бы с Бушуевым ему объяснили.

– Ты – член старого королевского Совета, почему сам не можешь напрямую объяснить это «дяде Мите»? – оборонялся я.

Но Николай только махнул рукой и пошел к машине.

На Госкомиссии Керимов настоял на том, чтобы сразу после выхода корабля на орбиту руководство полетом во избежание дублирования и путаницы приняла на себя главная оперативная группа управления (ГОГУ), базирующаяся в Евпатории. Группу еще раз утвердили в следующем составе: Агаджанов, Черток, Рязанский Трегуб, Феоктистов, Раушенбах, Левин, Павлов, Анохин. Нам надлежало не позднее чем за сутки прибыть на НИП-16 для проверки готовности с последующим докладом Госкомиссии до ее последнего предстартового заседания. Во время подготовки старта на космодроме Григорию Левину поручалась роль офицера связи с ГОГУ. Мишину, Керимову, Каманину с будущими экипажами «Союзов» надлежало прилететь в Евпаторию с космодрома непосредственно после пуска. С Рязанским, Раушенбахом, Феоктистовьм и десятком нелегально задержавшихся в Москве участников различных групп мы вылетели утром 13 декабря на крымский аэродром военно-морской авиации в Саки и к обеду в столовой «главных конструкторов и генералов» встретились с Агаджановым и Трегубом, которые высказали недовольство состоянием подготовки центра управления. Нам дали понять, что отдыхать на этом курорте не доведется. Бурное декабрьское море к этому и не располагало.

Свежему человеку обстановка в этом центре напоминала разворошенный муравейник. При управлении полетом первого «Союза» было допущено много ошибок по организационным причинам. Группа «Т», пользуясь властью Керимова и Мишина, учитывая нештатную аварийную ситуацию, фактически приняла управление на себя. Но средства связи и все группы, необходимые для оперативного управления, располагались на НИП-16. Дублирование команд, несогласованность решений, взаимные претензии в неоперативности принятия решений нервировали людей, разделенных дистанцией в 3000 километров.

Во время полета «Космоса-133» обнаружилось очень много слабых мест в наземном комплексе управления. Агаджанов и Трегуб организовали частные и генеральные тренировки с имитацией режима полета, чтобы добиться взаимопонимания и притереть друг к другу различные группы, состоящие из военных, которые слушали своих командиров, и специалистов промышленности, которые в свою очередь считали, что «строевое» начальство только мешает работе.

До пуска оставались сутки, и мы с Рязанским настояли на проведении «демонстративного