— Он говорит, что у тебя хорошая память, — сказал Белов сержанту-водителю.

— Так недавно же заезжали! — не снимая рук с баранки, ответил сержант. — На войне по обгорелому пню дорогу отыскивали. А тут какой-никакой, все-таки город…

Дом был двухэтажный, с небольшой деревянной мансардой. Между открытыми оконными рамами стояли длинные узкие ящики с геранью. К двери вели несколько каменных ступенек. Нойман поднялся первым. Хотя у двери чернела кнопка звонка, он постучал. Дверь открыла женщина лет сорока пяти.

На стареньком выцветшем платье сверкал ослепительной белизной передник.

— Вот, Гретхен, привез! — сказал Нойман, показывая на стоявших у лестницы Воронова и Белова.

Женщина улыбнулась, полная грудь ее заколыхалась.

Широко распахнув дверь, она быстро произнесла:

— Вялькоммен, манне хэррэп. Добро пожаловать, господа офицеры!

Они вошли в маленькую прихожую. Из нее открытая дверь вела в просторную комнату. Судя по круглому столу посредине и большому посудному шкафу у стены, это была столовая. Женщина провела их сюда.

— Господа офицеры будут жить… — начала она.

— Ты перепутала, Грета, — укоризненно прервал ее Нойман, — я же все сказал Герману. Здесь будет жить только товарищ майор. — Он слегка поклонился Воронову.

— О, яволь, яволь, хэрр майор! — затараторила Грета, в свою очередь кланяясь русскому офицеру.

«Видимо, это и есть зануда», — подумал Воронов.

— Боюсь, что стесню вас, — сказал он. — Но ненадолго. Самое большее недели на две. Кроме того, я и появляться-то буду редко.

— О, хэрр майор, когда угодно! Комната к вашим услугам. Я вам ее сейчас покажу…

— Герман дома? — спросил Нойман.

— Нет, — поспешно ответила Грета. Она двигалась и говорила так, как будто все время куда-то торопилась. — Ушел сразу после того, как ты заезжал. Но, пожалуйста, идемте.

Вернувшись в переднюю и поднявшись по узкой лестнице, с расшатанными, скрипящими ступенями, они оказались на небольшой площадке. Отсюда лестница вела еще выше в мансарду.

Это была уютная комнатка с маленьким окном. Грета тотчас распахнула его, и белая занавеска заколыхалась от ветра. На подоконнике стояла неизменная герань.

Здесь имелось все необходимое: кровать, застеленная такой же толстой пуховой периной, как и та, в Бабельсберге, с горкой подушек в изголовье, стол, который одинаково мог служить и письменным и обеденным, книжная полка и даже несколько десятков книг на ней.

Воронов подошел к полке.

— Я приготовила для господина майора все чистое. Да, да, — все сменила — и постель и полотенце, — заторопилась Грета. — Раньше в этой комнате жил брат Германа, но он погиб на войне. Это его книги…

Испуганно посмотрев на Воронова и Белова, она тут же ушла от щекотливой темы и с еще большей поспешностью продолжала:

— Я думаю, господину майору здесь будет удобно. Конечно, я понимаю, он привык к большому комфорту, но сейчас в Потсдаме все забито. Вы знаете, из Бабельсберга выселили всех немцев. Сказали, что временно… В Бабельсберге, конечно, удобнее, все дома целые. Потсдам сильно бомбили, а Бабельсберг почему — то нет. Сейчас туда все время идут машины, и ваши, и американские, и английские. Наверное, там хотят жить большие начальники, нихт вар?[5] Грета вопросительно посмотрела на Воронова.

Но он не слушал ее. Подойдя к книжной полке, он испытал острое любопытство: что читали в той Германии?..

— Вы разрешите?.. — спросил Воронов, беря наугад одну из книг. Это было дешевое издание «Избранного» Гёте, С ним соседствовал «Железный Густав» Фаллады. Рядом — «Туннель» Келлермана. Все эти книги были известны Воронову. Он ставил их на место, едва взглянув на заглавие. «Закат Европы» Шпенглера он полистал. Взял потрепанный учебник «Истории Германии». Раскрыв книгу наугад, прочитал: «… Нет, не войска „Антанты“ победили Германию. Евреи и коммунисты нанесли ей удар в спину, в то время как немецкие солдаты проливали кровь на полях сражений…»

Воронов невольно передернул плечами. Это его движение не осталось незамеченным. Увидев, какую книгу он держит в руках, Нойман сказал:

— Стиве. Школьный учебник. Я думал, что всю гитлеровскую дребедень вы выкинули.

— Эту книгу Герман сохранил в память брата, — вмешалась в разговор Грета. — Он был школьным учителем. Все немецкие дети учились по этой книге.

— Да, разумеется, — с горечью произнес Воронов.

— Ее следует выбросить? — поспешно спросила Грета.

Воронов не ответил. Поставив книгу на место, он взял следующую. Она называлась «Потсдам и его окрестности».

— Простите, — сказал Воронов Грете, — вы не позволите мне взять у вас ненадолго эту книгу?..

Она и в самом деле могла ему понадобиться. Кроме того, это был повод переменить тему разговора.

— О, конечно! — воскликнула Грета, словно и она была рада такому поводу. — Господин майор может считать ее своей. Вы бывали раньше в Потсдаме? — неожиданно спросила она.

Воронов посмотрел на нее с недоумением.

— Да, да, я понимаю, это глупый вопрос, — заторопилась Грета, — но если бы вы знали, как здесь было красиво! Какие устраивались парады!..

— Грета! — резко оборвал ее Пойман.

— Но я… я же только… — робко проговорила Грета и смолкла, опустив глаза.

— Ладно, Грета, спасибо, — сказал Нойман, чтобы нарушить наступившее неловкое молчание. — Ухаживай за товарищем майором. Так, как ты умеешь. — Он помолчал и тихо добавил: — Слишком много мы причинили им горя…

— О, война, проклятая война! — скорее простонала, чем проговорила Грета и поднесла к глазам угол передника. Затем опустила передник и, разгладив его, спросила: — Господа офицеры выпьют кофе?

— Нет, — быстро ответил Воронов, — мне нужно ехать. С вашего разрешения я буду наведываться и, может быть, иногда ночевать.

— В любое время, господин майор, в любое время! — воскликнула Грета. — У нас звонок не работает, долгое время не было электричества, мы уже привыкли стучать… Но Герман сегодня же все исправит… Может быть, все-таки по чашечке кофе?

— Нет, — твердо сказал Воронов и, устыдившись своей резкости, сразу добавил: — Большое вам спасибо. Вы очень любезны. Книгу я на днях верну. Вообще постараюсь причинять вам как можно меньше хлопот. Скажите, пожалуйста, как называется ваша улица? Какой номер дома? Я еще плохо ориентируюсь в Потсдаме.

— Конечно, я забыла сказать! Ради бога, простите, господин майор, Шопенгауэрштрассе, восемь.

«Шопенгауэр… Шпенглер… — мысленно усмехнувшись, повторил про себя Воронов. — „Закат Европы“… А если восход?!..»

Журналист не чувствует себя по-настоящему включенным в работу до тех пор, пока он не написал и, главное, не отправил свою первую корреспонденцию. Но для того, чтобы написать хоть что-то, связанное с предстоящей Конференцией, Воронову необходимо было узнать, что сообщают о ней московские газеты.

Вернувшись в Бабельсберг, Воронов раздобыл в секретариате советской делегации последние три номера «Правды». Однако его ждало разочарование. Ни одного официального сообщения, ни одной статьи,