– Оберст-лейтенант Данвиц, – ответил Браун.

– Следовательно, оба вы без всякого давления утверждаете, – резюмировал Ходоренко, – что вас ни к чему не принуждали, обращались с вами хорошо, кормили удовлетворительно. Так, обер-лейтенант Браун?.. Так, лейтенант Бисмарк?

Немцы кивнули.

– Я прошу вас ответить.

Немцы поочередно произнесли: «Яволь!»

– Теперь у меня вопрос к лейтенанту Бисмарку. В найденной у вас записной книжке… – Ходоренко сделал паузу и, обращаясь к батальонному комиссару, сказал: – Разрешите?

Тот вынул из нагрудного кармана кителя потрепанную книжку и передал ее Ходоренко.

– …В вашей записной книжке, – продолжал Ходоренко, листая страницы, – есть такие слова, написанные по-русски. Читаю: «Прошу, не стреляй в меня. Отправьте к вам в плен. Я вашего языка не понимаю». Когда и кем написаны эти слова?

Немец молчал.

– Повторяю, – сказал Ходоренко, – не хотите – не отвечайте… Но это ваша книжка?

– Да, – глухо ответил Бисмарк.

– Вы показали эту страницу нашим бойцам, когда вас захватили. Верно?

– Да.

– Но как же вы написали это, не зная языка?

– Это… написал не я.

– Кто же?

– Один русский, – едва слышно произнес Бисмарк.

– Громче, пожалуйста! Наши товарищи не слышат.

– Один русский. Пленный.

– По вашей просьбе?

– Да.

– Как же вы не побоялись, что он может рассказать о вашей просьбе кому-либо из ваших начальников?

– О! – с неожиданным оживлением воскликнул немец. – Это было исключено.

– Почему?

– Через пять минут его расстреляли.

– За что?

– Он был комиссаром!

– Из чего вы это заключили?

– Звезда. Красная звезда. Вот здесь. – И немец показал на рукав своего мундира.

Неясный глухой звук, точно один тяжелый вздох, пронесся но комнате.

– Вы командовали расстрелом?

– О нет, нет! – испуганно крикнул Бисмарк.

– Кто же?.. Я спрашиваю: кто? – громче повторил Ходоренко.

– Лично командир полка Данвиц, – после паузы ответил Бисмарк.

– Значит, вы были уверены, что рано или поздно попадете в плен? Почему?

Немец молчал.

– Хорошо, можете не отвечать. Тогда другой вопрос: когда сделана эта надпись?

– Не так давно. Зимой.

– Почему именно теперь вам пришла в голову мысль о возможности пленения?

– Потому… потому… – забормотал немец и вдруг неожиданно истерически закричал: – Потому что все это превратилось в пытку! Мы слишком много времени стоим под Петербургом! В снегу! Без теплой одежды! По нам бьет ваша тяжелая артиллерия! Почти каждые сутки мы недосчитываемся солдата или офицера, их похищают ваши разведчики! Я ведь тоже человек!..

«Ты мерзавец, негодяй, дикий волк! – хотелось крикнуть еле сдерживающемуся Валицкому. – Ты захотел купить себе жизнь у человека, идущего на казнь. Обреченного на смерть только за то, что у него была красная звезда на рукаве! Негодяй!..»

– Успокойтесь, – подчеркнуто хладнокровно произнес Ходоренко.

Немец перестал всхлипывать. Люди, сидящие за столом, смотрели на него, и в глазах их было презрение.

Ходоренко спросил:

– Есть ли у кого еще вопросы?

Никто не ответил, и тогда подал голос Валицкий, спросил по-немецки:

– А этот комиссар… Он просил пощады?

– О нет! – обрадованно воскликнул Бисмарк.

– Как вы думаете – почему? – едва сдерживая волнение, спросил Валицкий снова.

– Это же исключалось… господин… господин… – немец занялся, растерянно глядя на солдатскую шинель Валицкого, которую тот так и не снял, – господин полковник, – закончил он неожиданно. – Комиссары никогда не просят пощады!

Немец произнес эти слова так, будто искренне удивлялся, как этот странный русский офицер без знаков различия в петлицах, но, судя по возрасту, наверное же полковник, не понимает таких элементарных вещей.

– Тогда еще один вопрос, – не унимался Валицкий. – Вам известно, что ваш однофамилец предупреждал немцев об опасности войны с Россией?

– Мой… однофамилец? – растерянно переспросил Бисмарк, и лицо его расплылось в улыбке. – Но это же было очень давно! И никто этого не помнит.

– Мы… вам… напомним, – жестко произнес Валицкий к сжал кулаки.

Ходоренко посмотрел на него предостерегающе.

– Не будем вдаваться в историю, – сказал он и, снова обращаясь к немцам, спросил: – Может быть, у вас есть к нам какие-нибудь вопросы?

– У меня, если позволите, мой господин, – сказал долго молчавший Браун. – Вы… всегда так едите?

Ходоренко пожал плечами.

– Как именно? – переспросил он. – Вы хотите сказать – всухомятку?

Переводчик стал переводить, но на слове «всухомятку» запнулся.

– Trocken essen, – неожиданно громко подсказал Валицкий.

– Нет, я хотел спросить другое, – возразил Браун. – Нам говорили, что в Петербурге люди умирают от голода, пожирают друг друга…

Ходоренко бросил мгновенный острый взгляд на сидевших за столом, и те дружно рассмеялись.

– Ну, разумеется, – проговорил Ходоренко, когда смех смолк, – мы были вынуждены пойти на серьезные ограничения в еде. Наш стол, как видите, довольно беден…

– И тем не менее вы обречены, – неожиданно злобно сказал Браун. – Вы потеряли Тихвин и окружены двойным кольцом блокады! И кроме того, разве вам неизвестно, что наши войска стоят под Москвой и не сегодня-завтра они будут в Кремле?

С этими словами он взял кусок колбасы, стал жевать.

Валицкий поднялся и тихо вышел из комнаты. Он не знал, зачем Ходоренко пригласил его присутствовать при этой трагикомедии, – может быть, не надеялся на военного переводчика, как оказалось, вполне опытного и отлично знающего язык юношу? А может, просто хотел дать возможность посмотреть, как выглядит враг вблизи? Однако Федор Васильевич не мог принудить себя дольше оставаться там. Вид и даже голос людей в немецких мундирах – тех, кто, наверное, только вчера или позавчера, ну максимум несколько дней назад стрелял и вешал его соотечественников, – вызывали у Валицкого чувство отвращения.

Он не мог смотреть на уставленный тарелками с едой стол, за которым сидели голодные люди в