– Некоторые считают до своего дома. А если дома уже нет, то до знакомой с детства березки.

– А у тебя какой счет?

– До победы.

– До победы… – задумчиво повторил Звягинцев. – Фашистов крушить до победы – это бесспорно, тут и рассуждать не о чем. Но как ты себе представляешь нашу победу?

– Странный вопрос, – пожал плечами Пастухов. – Победа – это полный разгром фашизма. Осиновый кол в змеиное его гнездо.

– И то верно. Только не кажется ли тебе, комиссар, что сейчас победа у людей связывается не только с этим… общим? А и с чем-то другим, личным?

– Не понимаю.

– Ну как тебе это объяснить… Все, о чем человек мечтал и что разбила война, непременно вернется… или сбудется… Сбудется, точнее.

– Без победы не сбудется.

– Конечно же! Но сама победа при этом становится чем-то… личным, что ли. По крайней мере для меня так. И для тебя, уверен, и для Суровцева… Кстати, ты знаешь что-нибудь о Суровцеве?

– После ранения на «пятачке» не видел его.

– Эх ты, а еще комиссар! Суровцев после ранения в этом самом госпитале лежал.

– Быть того не может! – воскликнул Пастухов. – А сейчас где же он?

– А сейчас… – Звягинцев запнулся. Ему не хотелось говорить Пастухову о той страшной работе, на которую обречен Суровцев. – Ну, словом, в Ленинграде, – закончил он. – Служит в одной части.

– Да откуда ты все это знаешь?

– От Веры.

– Веры? – переспросил Пастухов. – Королевой, что ли? Так ты и ее знаешь? Погоди… Она тут как-то у меня отпрашивалась – знакомый, говорит, с фронта приехал… Уж не ты ли?

– Я, старший политрук, я.

– Погоди, – все так же ошеломленно продолжал Пастухов. – Помню, мы с тобой в лесу разговор вели о дочке комиссаровой, которая к немцам попала… Она?

– Она, Пастухов…

– Тогда последний вопрос: кто она тебе теперь? Ну… без особых подробностей… Жена?

Звягинцев молчал. Он понимал, что Пастухов не имеет в виду формальную, так сказать, сторону дела, а выясняет просто степень близости своего боевого друга и Веры. Что ответить ему? Рассказывать все слишком долго. Да и невозможно передать словами все, что связывало его с Верой. Особенно теперь…

Он будто со стороны услышал, как произнес:

– Жена.

Сказал так и понял, что должен немедленно оговориться, объяснить, что… имел в виду совсем другое. Но такое объяснение прозвучало бы теперь глупо.

Лишь произнеся слово «жена», Звягинцев осознал, в какое нелепое, двусмысленное положение поставил он Веру. Пастухов конечно же найдет случай потолковать с ней об этом. И Вере придется краснеть, отказываться. Звягинцев предстанет перед ней в жалкой роли хвастунишки…

И все-таки у него не хватило сил взять обратно слово, сорвавшееся с губ помимо воли.

– Вера сейчас здесь? – спросил Звягинцев.

Пастухов ответил не сразу.

– Так… – размышлял он вслух. – Теперь понимаю насчет личного. Подумал было – философом стал майор… А Вера здесь, иди. Наверху она, у себя. Плачет.

– Плачет? – с тревогой и недоумением спросил Звягинцев.

– Да, горе у нас тут, майор. Этой ночью начальник госпиталя умер. Осьминин фамилия.

«От чего?» – хотел спросить Звягинцев, но вовремя удержался: он уже достаточно долго пробыл в блокаде, ему не пристало задавать такие вопросы.

– Иди, иди к ней! – поторапливал Пастухов.

– Но… я не знаю, где ее найти, – растерянно сказал Звягинцев. – Я ведь никогда в этом здании не был.

– Ко мне дорогу нашел, а к ней и подавно отыщешь.

– Да я и к тебе-то случайно попал! Парень один в коридоре встретился. Без ноги, с костылями. Я его про Королеву спросил, а он огрызнулся и к тебе за разрешением послал.

– А-а, Сергушин!.. – поморщился Пастухов. – Тяжелый случай с этим парнем, еле выходили.

– Он знает Веру?

– Все ее в госпитале знают. А парня этого она на ноги подняла. Точнее, на ногу, – поправился он с невеселой усмешкой. – И теперь вот ее вроде своей собственностью считает.

– Влюблен?

– Да нет, не ревнуй… Просто больничная психология. Знаешь такую?

– Знаю. Сам больше месяца провалялся.

– Ну вот. А к Вере путь такой: по лестнице на самый верх поднимешься и в аккурат упрешься в ее дверь. Или проводить?

– Найду без провожатых.

– Ночевать останешься?

– Что?!

– До утра, говорю, пробудешь?

Пастухов спрашивал об этом как о чем-то само собой разумеющемся.

– Нет, – ответил Звягинцев, не глядя на Пастухова, – неудобно.

– Почему? – удивился Пастухов. – Какое неудобство с женой ночь провести? Словом, я разрешаю. Своей комиссарской властью.

– Мало тут твоей власти, старший политрук, – сказал Звягинцев. – Обманул я тебя: не жена мне Вера. Пока еще не жена.

– Будто я не знаю, что обманул, – усмехнулся Пастухов.

– Так зачем же ты?..

– Зачем, зачем!.. Тебя знаю. И ее. С меня достаточно. Ну, иди.