только спросить пришел… вы от сына своего никаких известий не имели?

– Мой сын уехал на каникулы, – не глядя на Королева, ответил Валицкий, – однако не сомневаюсь, что он вернется в самое ближайшее время, принимая во внимание… экстраординарность событий.

– Значит, вы не знаете, где он?

– Я вам сказал, что он вернется сегодня или завтра! – повышая голос, произнес Валицкий. – Уж не подозреваете ли вы… – Он хотел было сказать «милостивый государь», но вовремя понял, что это прозвучало бы не только нелепо, но даже комично, – уж не подозреваете ли вы, – повторил он, – что я скрываю местонахождение своего сына?

Королев неожиданно встал и подошел к Валицкому.

– Послушайте, – сказал он укоризненным тоном взрослого человека, усовещивающего не в меру расшалившегося подростка, – ваш Анатолий с моей Верой уехал. В Белокаменск. Я об этом не знал, да и вы, вижу, тоже. Она к родственникам поехала. Я их к телефону вызывал. Говорят, ушла Вера. Анатолия вашего они раньше видели. А теперь и тот не появляется. Ну вот… Я и зашел узнать, не известно ли вам чего. Время-то вон какое… А вы спектакли передо мной играете. Как в театре.

Он махнул рукой, повернулся и направился к двери.

– Подождите! – крикнул Валицкий, и голос его прозвучал неожиданно для него самого визгливо. – Подождите, – повторив он уже тише.

Королев остановился и посмотрел на Валицкого через плечо и сверху вниз, точно на собачонку, цепляющуюся за брюки.

– Разрешите задать вам несколько вопросов, – несвойственным ему просительным тоном произнес Валицкий, боясь, что этот человек сейчас уйдет и он так и не узнает, что же случилось с Анатолием.

Но как только Королев вернулся обратно на середину кабинета, Валицкий вновь обрел свою привычно высокомерную манеру разговаривать.

– Мне все-таки хотелось бы знать, – сказал он, закладывая большой палец правой руки в карман жилета, – с кем, собственно, я имею честь…

И он вопросительно-вызывающе посмотрел на Королева.

– Вы про что? Про место работы, что ли? – переспросил тот, пожимая своими острыми плечами. – Что ж, извольте. – Королев произнес это слово «извольте» с едва скрываемой насмешливой интонацией. – Мастером работаю на Кировском, если слышали про такой завод. На бывшем Путиловском, чтобы вам было более понятно, – добавил он уже с явной насмешкой.

Он снова оглядел Валицкого с головы до ног, потом пожал плечами и сказал:

– Ну, извините. Мне надо на завод возвращаться. Мы с сегодняшнего дня на казарменное перешли.

– Казарменное? Как это понимать в применении к заводу? – неожиданно для самого себя спросил Валицкий, в котором все время жило подсознательное желание узнать хоть какие-нибудь подробности о том, что происходит в мире, от которого он, по существу, был оторван.

Королев пожал плечами:

– А чего ж тут понимать? И живем и работаем на заводе.

– Но… с какой целью? – вырвалось у Валицкого. В следующее мгновение он понял, что вопрос его прозвучал глупо, но поправиться уже не мог, потому что Королев тут же холодно ответил:

– С целью немцев разбить.

Он пошел к двери.

– Подождите! – снова и на этот раз уже явно растерянно воскликнул Валицкий. – Вы… вы ведь так мне ничего и не рассказали… об Анатолии!

– То, что знал, сказал, – сухо ответил Королев. – Думал, вы больше моего знаете.

– Нет, нет, так нельзя, – торопливо говорил Валицкий, шагая то рядом с Королевым, то забегая вперед и заглядывая ему в лицо. – Я прошу вас присесть… мне необходимо выяснить… я сейчас скажу, чтобы вам принесли кофе или чаю, если предпочитаете… Маша! Настя! – позвал он, и голос его снова прозвучал визгливым фальцетом.

– Нет, извините, некогда, – все так же сухо сказал Королев, – вы уж сами свой кофий попивайте. А мне работать надо…

И он вышел из кабинета. Через минуту стукнула парадная дверь.

Валицкий остался один. Ему было стыдно. На мгновение он представил себе, как только что униженно упрашивал этого Королева остаться.

«Стыдно, стыдно! – говорил себе Федор Васильевич. – Все как в плохом водевиле… Не дослушал до конца, сразу вообразил невесть что… Разумеется, Анатолий замешан в какую-то интрижку, но этот Королев, по-видимому, здесь ни при чем. И пришел он не для того, чтобы… Ах, стыдно, очень стыдно!»

Но если бы Федор Васильевич Валицкий был в состоянии оценивать свои поступки более объективно, то понял бы, что мучающее его чувство стыда возникло не только оттого, что вел он себя неуклюже, бестактно. Дело было в другом. Федора Васильевича унижало то, что в такое время, когда каждый человек занят чем-то важным, он, Валицкий, никому не нужен, все забыли о нем, и единственным поводом, по которому к нему кто-то обратился, оказалась любовная интрижка его сына.

Чувство стыда и униженности усиливалось от сознания, что этот рабочий, мастер с Путиловского, вел себя более сдержанно и достойно, чем он сам. Судя по всему, Королева интересовало только одно: где находится его дочь. А он, Валицкий, подумал…

– Стыдно! – произнес вслух Федор Васильевич и в этот момент услышал голос жены:

– Федя, кто этот человек?

Мария Антоновна стояла на пороге кабинета. Несмотря на духоту, она куталась в большой оренбургский платок и казалась в нем еще более маленькой, чем обычно.

– Не твое дело! – ответил Валицкий.

– Нет, мое! – с несвойственной ей настойчивостью возразила Мария Антоновна. – Он про Толю что-то сказал, я слышала!

– Подслушивала?! – с яростью воскликнул Валицкий. – Да, сказал! Пришел сообщить, что твой сын впутался в какую-то… романтическую историю. Сошелся бог знает с кем! Что он…

– Не смей так говорить, не смей! – неожиданно громко прервала его Мария Антоновна. – Ему ведь на смерть предстоит идти, а ты…

Глаза ее наполнились слезами. Она плакала беззвучно: ведь муж ее ненавидел бурные выражения горя или радости. Она ожидала нового взрыва, но, к ее удивлению, Федор Васильевич не промолвил ни слова.

Он стоял посреди кабинета под низко свешивающейся бронзовой люстрой, почти касаясь ее своей седой головой, стоял неподвижно, точно в оцепенении.

Неожиданно – казалось, сам не сознавая, что делает, – Федор Васильевич подошел к жене и положил руки на ее узкие плечи.

Он почувствовал, как она вздрогнула от этого непривычного прикосновения, и впервые за долгие годы ему стало жалко жену.

– Толе ничего не грозит, Маша, – глухо сказал он, – у него отсрочка до окончания института.

– Нет, Федя, нет, – безнадежно сказала она. – Ведь это война!

– Не говори глупостей! – снова переходя на привычный, непререкаемый тон, прервал ее Федор Васильевич. – Эта война закончится через несколько дней. Им не понадобится двадцатитрехлетний необученный мальчишка, который никогда не держал в руках винтовки.

– Нет, Федя, нет, – все с той же безнадежной настойчивостью повторила Мария Антоновна. – Ты сам не веришь в то, что говоришь.

– Прекрати! – крикнул Валицкий и тут же отвернулся, потому что ему стало стыдно за свою резкость.

– Хорошо, я буду молчать, – покорно сказала Мария Антоновна. – Скажи мне только одно: этот человек знает, где Толенька?

– Он ничего не знает. Ему кажется, что Анатолий уехал вместе с его дочерью. Зашел узнать, не вернулся ли.

– Но как же…