И Роберт Гурский в деталях описал поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула посвятить молодого Вильчинского в свои переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. «Эта сучка» не сходила у неё с языка, однако на настойчивые и конкретные расспросы Михалина отвечала вполне деловито.

Благодетеля лишили жизни тринадцатого июня, так как именно тринадцатого около полудня Михалина, оставив его в добром здравии, уехала в Варшаву, а вернувшись пятнадцатого июня, застала его мертвым. На предположение, что убийство могло произойти и четырнадцатого, Михалина заявила, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция за четырнадцатое лежала в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом нечего даже говорить, потому как следы на столе так быстро не высохли бы. Только тринадцатое июня, и ничего больше!

Заключение патологоанатома словам Михалины Колек не противоречит. Жертва скончалась между двенадцатым и четырнадцатым июня.

А четырнадцатого ни одна живая душа убитого уже не видела.

Роберт изучил место преступления, тело к тому времени уже увезли. Осмотреть его можно в морге, а точнее, в прозекторской млавской больницы. К вскрытию по понятным причинам приступили немедленно.

Таинственный кабинет оказался на удивление большим, хоть в нем и было всего одно окно.

Снаружи — зеркальное, а изнутри все видно, к тому же стекло не только пуленепробиваемое, но ещё и теплозащитное. По мнению Роберта, окно стоило целое состояние.

У самого окна стоял огромный верстак со всевозможными хитрыми приспособлениями — тиски, сверло, микроскоп, какие-то увеличительные стекла с подсветкой, две разные горелки, баночки, ящички и черт знает что еще. Рядом крутящееся кресло на колесиках. На стене за верстаком, напротив входной двери, висело охотничье огнестрельное оружие — две двустволки, в том числе одна с обрезанным стволом, духовое ружье и штуцер на крупного зверя, кроме того, две скрещенные сабли, армейский штык в ножнах и очень старый дуэльный пистолет — несомненно, историческая реликвия.

В стороне от окна и верстака — небольшой письменный стол, а по бокам — множество канцелярских шкафов, доходящих до самого потолка. Вся эта часть помещения была полностью засыпана бумагами, стопками газет и журналов, картонными и пластиковыми папками и какими-то рукописями. В противоположность идеальному порядку на верстаке здесь царила страшная неразбериха, словно кто-то что-то поспешно искал. И наверняка нашел, так как перекопал не все: одна треть шкафов осталась нетронутой.

Еще там находились небольшая металлическая стремянка, обычная деревянная табуретка, в стене недалеко от верстака торчал кран, под ним умывальник. И больше ничего. Ни коврика, ни стула, ни столика, абсолютно ничего — два рабочих места, и все.

— Постой-ка, — перебил инспектор. — Ты опять убежал слишком далеко. Двустволка висела на стене?

— Когда я туда приехал, да, висела на стене.

— Так откуда они взяли, что его пришили из нее?

Роберт посопел, вздохнул и устроился на стуле поудобней.

— Да, вы правы, я, пожалуй, слишком разогнался. Они этого не знали. В первый момент никто этого не знал. Но Вильчинский проблем с мозгами не испытывает, так что, увидев труп, в первую очередь позвонил нам. Трогать в доме он ничего не стал. Над технической бригадой торчал, как палач над осужденными, глаз с рук не спускал, а третий глаз у него, похоже, на затылке, так как за фотографом он тоже следил.

Ждал меня, уже зная, что я приеду один, так как вы.., это...

— «Это, это...» — расстроенно пробормотал Бежан, который за последние три дня пережил немало неприятных минут. Его вызвали в Пыжицы сообщением, что жена после ужасной автомобильной катастрофы находится в больнице. Бежан помчался в проклятые Пыжицы и выяснил, что жена действительно в больнице — но как медсестра, помогает жертвам автокатастрофы, а с ней самой ничего не случилось. Выяснение всего этого заняло немало времени, и в результате Гурский отправился на место преступления один, без компании.

— В общем, Вильчинский предпочел в одиночку не разбираться, — продолжал Гурский. — А уже была ночь, так что мы, каюсь, часика три подремали, до рассвета, днем же удобней, и к полудню все выяснили. Из больницы пришло сообщение о жаканах и времени смерти, а на месте оказалось, что почти все отпечатки пальцев в этом кабинете принадлежат покойному...

— Почти? — с явным подозрением перебил Бежан.

— Почти, — с нажимом повторил Гурский. — Там вообще-то все было чисто, этот тип педантом был жутким, но, правда, ставя на место что-то вымытое и вытертое, своих пальчиков уже не стирал. А вот на этой двустволке — ни единого отпечатка, просто отполирована. Кроме отпечатков убитого и этой Михалины в доме нашли только три сомнительных отпечатка, смазанных.

Может, и они принадлежат хозяину, но в лаборатории говорят, что голову на отсечение не дадут. Отпечатки довольно старые. Что же касается убийцы, то, он, похоже, был в перчатках...

— Стой, опять погнал, — скривился Бежан. — Они говорят, что эти три отпечатка могут принадлежать не убитому?

— Могут, но не обязательно. Говорят, если бы у них были все десять пальцев владельца, возможно, они и подогнали бы, но за одни эти ручаться не станут.

Бежан помолчал.

— Это могло бы значить, что все-таки...

А какая двустволка?

— Укороченная. Обрез.

— Он что — браконьер?

— Что вы. Был членом охотничьего общества, имел разрешение...

— Ас жаканами экспертизу провели?

— Я так тороплюсь, потому что страшно хочется добраться до сути, — с раскаянием ответил Роберт. — Разумеется, провели немедленно, как только определили, что двустволка вытерта. К пяти утра патроны и оружие уже были в лаборатории, и вывод однозначный — стреляли из двустволки. А жаканы, пара коробок с разным калибром, лежали в ящике стола, и отпечатки на коробках — только убитого.

— Значит, сам вынул, сам зарядил и с поклоном вручил убийце, чтобы тот малость пострелял...

— Да, похоже на то. Но подождите, по порядку. Все это время мы искали ключ. Без толку. Все свидетельствует, что гость не был чужаком, напротив, кто-то из хорошо знакомых людей, может даже из близких, убитый его сам и впустил...

— Минуточку. Перчатки.

— В том-то и дело. Искал отпечатки на бумагах. Письменный стол, полки, папки... Там был Мальчик, он страшно старается после того, как прокуратура его ни за что обругала, так он всем назло решил, что больше к нему никто не прицепится. Времени у него было кот наплакал, так как Вильчинский его тут же прогнал, но парочку следов он все же нашел. Перчатки, тонкая кожа. Гладкие. На папках и на письменном столе.

— Значит, убийца что-то искал в макулатуре. Так почему решили, что он принимал близкого человека?

— Они пили кофе в салоне, — напомнил Роберт.

— Ну и что? — удивился Бежан. — И откуда это известно?

— От Михалины Колек. Во-первых, гости к покойному приходили редко. Никаких друзей вообще в доме не бывало. Ну, может, раз в два года. Остальные посетители — их тоже очень мало — приходили по делам: принимал он их официально, в библиотеке, разве что рюмочку предлагал, но никакого кофе, никакого чая, никаких бутербродов — никогда...

Бежан снова перебил его:

— Подожди. Он ведь фотограф, и у него должна быть темная комната и разное там оборудование. И где все это?