ни один не упал, ни на одном не было следов крови.

— Ага, ты проиграл заклад! — захохотал Смит и уверенным движением сгреб с прилавка шкурки и деньги.

До Раскатистого Грома его голос доносился как сквозь вату. С опущенным ружьем, из дула которого еще струился дымок, дядя стоял как пораженный громом. Глаза его едва не вылезли из орбит.

В лавке раздавались насмешки, издевательские окрики. Эти люди радовались его неудаче.

— Пьяница!.. Пьяная морда!.. Краснокожий алкоголик! — неслись отовсюду язвительные слова.

Раскатистый Гром опомнился только тогда, когда к нему с видом крайнего сожаления подошел Смит, неся стопку рома в руках:

— На, держи! Выпей, — это осушает слезы! — произнес торговец с плохо скрытой иронией.

Дядя растерянно покачал головой и отвернулся. Совершенно разбитый, он, не говоря ни слова, вышел из магазина, провожаемый злорадным смехом собравшихся.

Как дядя дошел до лагеря, он не помнил. Уже в вигваме он повалился на бизонью шкуру и долго лежал с открытыми глазами. В этот день он не говорил ни с кем, да никто и не обращался к нему.

Вскоре весь лагерь уже знал о несчастном закладе и проигрыше. Некоторые соболезнующе качали головой, другие исподтишка насмехались над дядей. Уважение, которое снискал к себе Раскатистый Гром за последние дни, развеялось как дым. Под вечер дядя ушел далеко за лагерь и уселся на высоком берегу Миссури. Вид его выражал печальную подавленность. Много часов просидел он так, потупившись, глядя в землю. Только поздно ночью он вернулся в вигвам, никем не замеченный.

На следующее утро дядя поднялся повеселевший. В глазах его светилась решимость. Он привел в порядок ружье и велел жене приготовить на продажу новую связку шкурок.

— Ты опять идешь в поселок? — забеспокоилась жена.

— Иду, — проворчал дядя. — Не заботься обо мне. Ничего плохого не случится.

— Не заходи к этому дьяволу Смиту.

— Как раз к нему и иду!

— Не пей сегодня!

— Буду пить! Не голоси!

Дядя ушел. Все шло почти так же, как и накануне. Раскатистый Гром заглядывал то в одну, то в другую лавку, неторопливо торговался, но так и не продал шкурки и в конце концов явился к Смиту. Как и вчера, он бросил на прилавок всю связку, а ружье приставил в углу к стене.

— Хелло, дорогой оборванец! — обрадовался Смит при виде Раскатистого Грома. — Может, опять побьемся об заклад, а?

— Goddam you, не подбивай меня! — скрипнул зубами дядя и тяжело опустился на скамью.

— Ты здорово устал, Раскатистый Гром! — с явно наигранным сочувствием заметил торговец.

— Устал, это правда.

— Наверно, баба уши тебе прожужжала упреками, а? Но против твоей усталости есть хорошее средство — стаканчик рома. Хотя я искренне советую тебе — не пей!

— Как раз на зло тебе выпью! Налей! — потребовал Раскатистый Гром.

Смит смиренно поднял глаза к небу и воскликнул:

— Бог свидетель и вы, джентльмены, что я уговаривал его не пить! Но он требует рома…

В магазине толпились белые трапперы. Торговец налил стаканчик и поставил его перед дядей. На этот раз тот выложил долларовую бумажку:

— Сдачи не надо. Оставь ее на будущее.

— Как прикажешь.

Смит осмотрел шкурки и как ни в чем не бывало спросил:

— Сколько хочешь?

— Тебе не продам.

— Даю пятьдесят.

— Нет!

— Олл раит, олл райт! — И Смит отошел с преувеличенно-покровительственной миной, какая бывает у взрослых, когда они имеют дело с расшалившимися детьми.

Магазин наполнился новыми посетителями; люди приходили за покупками, либо просто выпить стопку виски, поболтать, услышать новости. Многие были здесь и вчера. Узнав дядю, они приветствовали его насмешливым: «Хелло, мазила!» Дядя, как всегда, с удовольствием наблюдал оживленную сутолоку в лавке. После второго стаканчика рома он расположился полулежа на скамье и с ничего не выражающей улыбкой на лице продолжал смотреть и слушать. Про свои шкурки и ружье он, казалось, совершенно забыл.

— Ну как, лучше чувствуешь себя? — окликнул Смит. — Много лучше… — признался Раскатистый Гром с

таким искренним вздохом, что все засмеялись.

— Может быть, хочешь еще стаканчик? Я не настаиваю, но тебе еще причитается сдача с доллара…

— Тогда налей! — как бы не в силах устоять против соблазна, ответил дядя.

В магазин вошли несколько человек из нашего лагеря; они старались уговорить дядю не пить больше. Похоже было на то, что у него уже шумело в голове — таким неуверенным голосом он успокаивал их. Потом, подмигнув, дядя попросил наших побыть подольше в лавке. Они решили остаться и последить за Раскатистым Громом, чтобы не произошло скандала.

Дядя осушил третий стаканчик. В это время Смит завел с трапперами разговор о пьянстве индейцев. Каждый стал рассказывать какой-нибудь случай из своей жизни, в котором обязательно фигурировал спившийся и учинявший дикие скандалы индеец. То и дело вставляя язвительные словечки, Смит старался еще более разжечь презрение белых к индейцам. Время от времени он бросал на Раскатистого Грома выразительный взгляд, полный насмешки и злобы, понятный всем, в том числе и дяде. Торговец явно издевался, всячески стараясь унизить индейца и разозлить его.

Раскатистый Гром стал собираться домой. Смит подошел к нему и поддразнил:

— Берегись реки, брат, она глубока! И сегодня оставь в покое диких уток.

— Я вовсе не пьян, не дури! — заплетающимся языком, но упрямо, возразил дядя. — Посмотри мне в глаза. Что видишь?

— Они мутные, Раскатистый Гром. Мутные, как никогда…

— Нет, я вижу хорошо!

— Так кажется любому пьянице, это известно… Если бы я не жалел тебя, то готов был бы поспорить опять.

— Мне твоя жалость не нужна. Могу снова биться об заклад…

— И снова проиграть, бедняга?

— Прицелюсь получше. Во что стрелять?

— Как и вчера, в гусей. Бей по ним!

— А на что спорим?

— Ты поставишь шкурки, которые принес сегодня, а я — те, что ты проиграл вчера. А сверх того я прибавлю пятьдесят долларов. Хочу доказать тебе, насколько я уверен в выигрыше… А сколько подстрелишь гусей — все твои.

Смит принес вчерашние шкурки и выложил их на прилавок, а рядом — пачку долларов. Призвав всех присутствующих в свидетели пари, он подал Раскатистому Грому знак:

— Теперь стреляй. Покажи, на что ты способен.

Дядя взял стоявшее в углу ружье, взвел курок и прицелился. Лицо его было непроницаемо, как маска; на нем не отражалось ничего. Грохнул выстрел — и в загородке с гусями начался ад кромешный! Полное опустошение, словно от пронесшегося урагана! Несколько гусей были убиты наповал; десятка полтора трепыхались на земле, раненные насмерть; только два — три остались невредимы.

Все стояли пораженные еще больше, чем вчера.

Первым пришел в себя Смит. Лицо его стало белым, как высушенные кости в прериях. Бешенство сдавило ему горло он захлебывался от злости и хрипел. Только через минуту Смит с трудом выдавил из