нашли святой том невредимым и нетронутым, никакого зла и ущерба от огня не потерпевшим, так что даже кисти запоров книги не попортились и не изменились. Увидели это варвары, поразились величию чуда и уже без сомнений приступили к крещению[223].
98. Такие дела творились во времена царствования мудрого царя Василия, все шло хорошо и по его расчетам, каждодневно расцветала жизнь, радость наполняла столицу и дворец, покой распространился почти на все острова и материк. И вдруг буря, шквал бедствий налетел на царские покои, стенания, плач, Илиада горестей, трагедия печалей обрушилась на дворец. Любимейший сын и первенец царя — Константин, в самом цвете лет, в разгаре юности уже вступающий в соперничество с отцовской доблестью, был настигнут жестоким недугом; несколько дней пролежал он в жару, и когда это противоестественное бешеное пламя истощило всю жизненную влагу, ушел из жизни, оставив отцу неутешное горе[224]. Но поскольку разумный муж обязан подчинять рассудку безрассудные страсти, да и знал он — смертный человек, — что и сын его смертен, царь предоставил женщинам без меры оплакивать несчастье (не мужское и не доблестное это дело), а сам быстро пришел в себя и сказал благодарственными словами доблестного Иова: «Господь дал, Господь и взял. Как Господу угодно, так и случилось, да будет имя господне благословенно»[225]. «И что, — сказал он — удивительного, если дающий забирает по воле своей, что дал?» Более того, в утешение матери и сестер вновь принялся он да привычные свои занятия: защищал сирот, помогал вдовам, обеспечивал воинов и бедняков, защищал обиженных, радостно и благосклонно выслушивал людей богобоязненных, толковавших и внушавших ему вещи полезные, спасительные и сулящие небесное царство.
99. Люди должностные и чиновные, желая выразить свою преданность, а порой таким образом и упрочить свою власть, нередко подают советы, как следует приумножить доходы и увеличить поступления в казну. Из таких соображений и предложил этому благородному царю тогдашний управляющий гениконом отправить во все фемы под ромейской властью так называемых эпоптов и эксисотов, чтобы они передали новым владельцам поля и земли тех хозяев, которых из-за превратностей жизни смыл поток времени. Этим, утверждал он, они принесут казне немалую выгоду. Царь сделал вид, что принимает совет, и распорядился выбрать, снарядить и представить ему людей, которые хорошо смогут справиться с поручением. Подумав и поразмыслив, начальник геникона сделал, как ему казалось, лучше, выбрал самых достойных и представил царю имена избранников, однако в ответ удостоился лишь суровых порицаний и подвергся жестоким нападкам за то, что на такое дело предлагает таких людей. На его слова, что нет в государстве лучших, царь ответил, что служба эта для него [144] очень важна и, если бы было возможно, он сам отправился бы на ее исполнение. «А поскольку, как я знаю, это мне и неприлично и невозможно, то по необходимости возлагаю надежды на двух магистров государства[226], которые и годами, и опытом своим за долгую жизнь на многих государственных должностях были испытаны, представили явные и неподдельные свидетельства добродетели, от них-то и ожидаю должного исполнения службы. Поэтому отправляйся к ним и сам сообщи им о долге службы и о моем желании. Если они захотят выехать, я не буду против и скреплю свою волю печатью». Услышав такое, магистры пришли в замешательство и взмолились, ссылаясь на старость, на многочисленные государственные заботы и труды и просили, чтобы миновала их чаша сей службы. Посланец вернулся по необходимости ни с чем и передал царю просьбу магистров. В ответ царь сказал: «Раз мне, как говорят и считают, пойти нельзя, а светлейшие магистры от службы отказываются, и нет у меня достойного человека для такого дела, я желаю оставить его без рассмотрения и исследования, ибо лучше пусть кто-нибудь не по добру получит от меня корысть, нежели по злу потерпит убыток и подвергнется злому несчастию». Вот почему во все время его самодержавия оставался без надсмотра, или, как можно сказать, без обложения, а еще лучше свободным и необремененным весь народ во всех фемах Ромейской державы, а земли и поля были отданы в пользование беднякам — соседям[227]. Так расположен был он ко всем подданным, но в особенности же к сельскому люду, коему выказывал сей добрый царь отеческую заботу и попечение.
100. Но опять зависть подняла во дворце новую бурю и смерч, баламутя и возбуждая природу против самой себя. Когда ушел из жизни любимый царский сын Константин, любовь и надежды царя перенеслись на второго сына, Льва, но не снесло сего с кротостью завистливое племя демонов, ибо узрело кротость, спокойствие, благочестие и скромность наследника царской власти, а также благоденствие подданных и умножение всего достохвального при грядущем его царствовании. Потому-то и устремилось их племя на царя и, можно сказать, ополчилось против него. В числе любимцев и людей доверенных состоял тогда при Василии некий, по всей видимости, монах и иерей, друг и усердный помощник, именем Сантаварин, который, хотя и любим был царем, у других доброй славой и безупречным уважением не пользовался[228]. А потому мудрейший Лев нередко высмеивал его и ругал как лгуна, обманщика и человека, увлекающего царя куда не нужно и отвращающего его от исполнения долга. Узнав про это, сей шарлатан и мерзавец изображает дружбу к доброму Льву и говорит ему, что вот ты уже юноша и отец тебя любит, а когда выезжаешь с ним за город, ни кинжала, ни меча с собой тайно не берешь, чтобы отдать отцу, если будет в нем нужда против зверя, да и сам не окажешься безоружным, если произойдет на отца тайное покушение, но будет у тебя, чем отразить отцовских врагов. Не разгадал Лев хитрости, не понял коварства этого мужа (кто сам не склонен ко злу, нелегко распознает дурное), принял совет и согласился носить кинжал в башмаке. Злоумышленник увидел, что его совет претворен в дело, и объявил царю, что де сын твой замышляет [145] убить тебя, а если не веришь, прикажи, когда соберешься из Царьграда на охоту или еще куда, снять сапоги с его ног и, если найдешь там кинжал, знай, он приготовлен для твоего убийства. И вот как-то раз, когда был объявлен царский выезд, собралась обычная свита и они остановились. в одном месте, царь сделал вид, будто ему нужен кинжал и начал усердно его разыскивать. Оказавшийся рядом сын, ничего не подозревая о замыслах отца, без всякой задней мысли и злого умысла вытащил нож, который носил при себе, и отдал отцу. После этого донос на него оказался верным, а его оправдания — напрасными и тщетными. Они тотчас вернулись во дворец, царь возгорелся гневом на сына, заключил его в одном из дворцовых зданий, именуемом Маргаритом, и снял с него красные сандалии[229]. Враг же и мститель побуждал царя погасить сыну свет глаз, но этому воспрепятствовали архиерей Царьграда[230] и синклит, но сына он все-таки держал в заключении. Прошло уже немало времени, природа так и не давала знать о себе, но, напротив, еще ожесточалась злыми духами; главнейшие из сената нередко хотели заступиться за сына перед отцом, но им мешало то одно, то другое. Совершить же задуманное им помог такой удобный. случай.
101. В дворцовых покоях в подвешенной плетеной клетке обитало пернатое существо, болтливое и искусно подражающее, по названию попугай. То ли кем-то подученный, то ли сам по себе он нередко выкрикивал: «Ай, ай Лев — господин». Как-то раз, когда у царя был пир и с ним разделяли трапезу первые из совета, птица несколько раз повторила эти слова. Пригорюнились пирующие, отстранились от угощения, сидели в задумчивости, и, обращаясь к ним, царь спросил, почему они отказываются от яств. Они же с полными слез глазами ответствовали: «Какую пищу станем мы есть, люди вроде бы разумные и господину преданные, если голос этого неразумного создания порицает нас, так как зовет своего господина, в то время как мы тут роскошествуем и забыли того, кто ничем не оскорбил величество. Если он уличен в том, что занес десницу над отцовской головой, мы убьем его своими руками и насытимся его кровью, если же он оправдался от обвинения, то доколе будет брать над ним верх язык доносчика». Тронутый этими речами, царь велел им успокоиться и обещал расследовать дело, а вскоре, воспомнив свою природу, освободил сына из-под стражи, допустил к себе, велел сменить скорбные одежды, постричь буйно разросшиеся в несчастии волосы, вернул ему прежний ранг и достоинство в государстве[231].
102. Вскоре напала на царя губительная болезнь — следствие истечения желудка, которое началось во время одного из охотничьих выездов. Недуг мало-помалу истощал его силы. Он лучшим
