неразумием и неуместной щедростью Михаил, который как никто другой увлекался конными ристаниями и (о, унижение царского достоинства!) сам не отказывался управлять колесницей. Он также усыновлял божественным крещением детей своих товарищей, тех, кто выступал с ним в игрищах, и каждому дарил по пятьдесят, сорок, самое меньшее тридцать литр золота, чем и опустошил царскую казну. Некоему патрикию (звали его Имерий Свинья, прозван же так был из-за своего отвратительного облика), сквернослову, который в присутствии царя и сотрапезников испускал грохот из своего поганого брюха и этим грохотом гасил зажженную свечу, Михаил за сие необыкновенное чудо пожаловал сто литр золота. И когда воспринял из божественной купели сына выступавшего вместе с ним Хилы, тоже пожаловал сто литр золота. Так растратил он казну на сущие пустяки. А когда за малое время сей страстный любитель конных ристаний истратил такую сумму на нечестивые зрелища и пришло время раздачи царских даров, денег, ради которых бьется с вражьим строем наемное войско, не оказалось, и царь отдал в казну для переплавки знаменитый золотой платан, двух золотых львов, двух грифов — цельнозолотых и чеканных, цельнозолотой орган и другие предметы для царского представительства, весом не меньше двухсот кентинариев[43]. Незадолго же до конца, испытывая нужду в средствах, отдал он для чеканки монеты одежды царя и августы, хранившиеся в Идике[44], одни — золотые, другие — золотом шитые. Но не успели их расплавить, как ушел из жизни Михаил, а взявший царскую власть Василий нашел их, возвратил невредимыми и распорядился чеканить нынешний сензат[45], из всего богатства обнаружил Василий лишь три кентинария золота и девять мешочков милисиариев, которые предъявил и показал, посетовав в присутствии синклита, с чего приходится ему начинать правление государством.
22. Это, однако, случилось позднее. А в то время имела обыкновение Феодора постоянно посещать Божий храм во Влахернах, дабы воздавать Богу молитвы и мыться в бане[46]. Когда она как-то туда явилась, Михаил с Вардой, послав ее брата Петрону, постригли ее вместе с дочерьми и заключили в Кариане во дворце. Позже они дважды отправляли людей, чтобы забрать их богатство, и не позволили женщинам жить по-царски, а лишь как частным и обыкновенным лицам. Но Феодора вскоре покинула этот мир, а достославный царь Василий велел перенести ее тело и перевести дочерей для обитания и святой жизни в монастырь, именуемый Гастриев[47]. Так скончалась она, в отличие от них, завещав сыну имя не мерзкое, а почтенное и доброе. В предыдущей книге рассказывалось, откуда и от кого [77] она произошла, как пришла во дворец и каких дочерей породила от чрева. Пусть эта книга поведает об остальной ее родне. Были у нее два упомянутых уже брата: Петрона, стратиг Фракисия и в то время патрикий, и упомянутый Варда, который был уличен Феофилом в каком-то проступке и во время обычного царского выхода бит шестьюдесятью ударами возле орология[48]. Сестер же у нее было три: названная благозвучным именем Каломария, Софья и Ирина[49]. Софью выдали замуж за Константина Вавуцика, Каломарию — за Арсавира, тогда патрикия, позже магистра, Ирину — за брата Ирины, матери будущего патриарха Фотия. Родив с ним двух сыновей, магистра Стефана и его брата Варду, тоже магистра, зятя стратига Сицилии патрикия Константина, сына Кондомита (почему и сам получил прозвище Кондомита), сохранила она родство с Фотием, ибо оба магистра были его двоюродными братьями, а она их матерью[50]. Когда умер ее первый муж, предпочла не увидеть напрасной смерти второго и осталась жить во дворце вдовой вместе с сестрой; одетая в скромное, бедное, черного цвета платье, она в начале каждого месяца, взяв за руку эпарха, а также тихнота, в сопровождении нумера, шла пешком через схолы[51] к тем, кто содержался в тюрьмах Халки: Претория и Нумер[52], спрашивала одного за другим, за что его заключили, пеклась о них или сама, или ходатайствуя перед сестрой, и каждого узника одаривала благословением и жалостью. Вот что касается женщин.
23. Варда ведь погрузился в попечение и управление государством и как родственник более всех других любим был царем. Как бы в награду за сестру получил он титул куропалата и вместе с Михаилом (вступавшим тогда как раз из детского возраста в мужеский[53]), как уже говорилось, всей мощью своей и силой двинулся против исмаилитов и Амра[54]. Вступив же на неприятельскую землю, подошел к Самосате, городу могущественному и силой изобильному, и приступил к осаде. Но видно, забыли они, что подняли на сей раз руку не на Феодору, а на хитроумных мужей. И вот на третий день осады в воскресенье собрались они совершить бескровное таинство[55], дабы приобщиться святых тайн, и тут неожиданно, то ли потому, что не выставили никакой охраны, то ли по неопытности недооценили город, решив, что никто не осмелится поднять руку на ромейского царя, только в тот час, когда собрались приобщиться святых тайн, со всех сторон выступили из города с оружием в руках враги, и при их виде не осталось ни одного ромея, не пустившегося в бегство. Да и сам Михаил, едва успев сесть на коня, не на бой устремился, а в бегство. Он с трудом спасся, бросив шатры и все имущество. Говорят, что там отличился уже упомянутый Карвей — строитель Тефрики, который не только учинил великую резню среди простых воинов, но и пленил из больших начальников цанготува Авессалома, палатина Сиона и других ипостратигов и турмархов, числом сто человек. После конца войны упомянутые начальники содержались в тюрьме. Получив из дома деньги, они вручили большой выкуп Карвею и просили отпустить их из плена. Получив деньги, Карвей тотчас спросил Сиона, чувствует ли он любовное влечение и волнует ли его тело страсть. Сион это отрицал и сказал, что ничего подобного не ощущает. Тогда Карвей то же самое спросил у Авессалома. А тот, то ли углядев [78] испорченность и порочность этого мужа, то ли по правдивости, отвечал, что чувствует страсть и испытывает волнение; и сказал тогда Карвей Авессалому: «Освобождаю тебя от оков», — и тотчас отпустил его, а Сиону: «Не желает божество освободить тебя из тюрьмы», и вернул ему данный за него выкуп и содержал в тюрьме, пока не испустил он свою душу.
24. Уже истек второй год[56], когда узнал Михаил, что движется против ромеев тридцатитысячное войско и, желая отомстить за поражение, собрал около сорока тысяч фракийцев и македонцев и храбро выступил на врага. Он расположился лагерем в изобильной пастбищами долине Келарий, а выступивший против него Амр вдали от большой дороги двигался к Хонарию. Приблизившись к царю, он вступил в схватку, завязал победный бой и вынудил Михаила к бегству. И тот действительно старался спастись бегством, пока видел, что быстро скачут и не спотыкаются его кони. А в разгар дня, когда от палящих лучей солнца началась неимоверная жара, они вынуждены были подняться на Анзен — это гористое, труднопроходимое место, малодоступное из-за острых камней. Беглец-царь расположился там, а преследователь Амр окружил его, как бы желая поймать в сеть. И пленил бы его Амр, если бы не спасли их сила мужественно бившихся царских отрядов и возвышенность места. В то время как бились они и боялись за свои души, потребовал царь у Мануила совета, для них обоих спасительного. И посоветовал тот снять с себя все царские отличия, принять вид обычного человека и вместе с отборными, силой отличными мужами, в открытом бою рассечь вражеский строй и вырваться из окружения. Когда же Михаил, вторично обратись к Мануилу, спросил, как спастись остальному войску, тот ответил: «Лишь бы тебе, царь, спастись невредимому, а о них пусть Бог позаботится, одно дело попасть во вражеский плен царю, другое — простому ромею». Сменил царь одежды, весь доверился Мануилу и старался не отстать от него, а тот с товарищами бросились на прорыв вражеского строя. Но когда они приблизились к цели и подошли вплотную к отряду врагов, царь от страха лишился силы и мужества, не захотел идти дальше, остановился на месте. Прорвал строй Мануил, спасся, но поскольку царя не увидел, стал опасаться за его жизнь и двинулся обратной дорогой[57]. Когда стычки возобновились и великий страх обуял сарацин, Амр, решив уйти оттуда на поиски воды и пищи, дал сигнал к отступлению, Михаил воспользовался безопасностью и, едва спасшись, вернулся в царственный город.
25. Только минул второй год, как Амр вновь выступил во главе сорокатысячного войска, и так как никто ему не мешал, разграбил и покорил и Армениак и прибрежный Амис
