Директор зашёл в кабинет, и я за ним. Он сел в кресло и налил себе чаю. В это время в динамике загремел голос Хайитбая.
«Внимание, внимание! Передаём описание примет вора, совершившего налёт на нашу швейную мастерскую. Это мальчик лет двенадцати-тринадцати. Зовут его Хашимджаном. Тощий, ростом чуть выше меня. Уши — грязные, нос — пуговкой, глаза большие, круглые, вечно бегают. Говорит этот Хашимджан путано, слегка заикаясь. Одет в белую грязную старую рубашку, у которой один рукав длиннее, второй — короче. А воротник — тот вообще от другой рубахи. Шерстяные брюки в полоску давно не глажены. Цвет кожи — смуглый. Может, от рождения, а может, в целях конспирации давно не мылся. — Хайитбай откашлялся, трубно высморкался и продолжал: — Следует обратить особое внимание на то, что этот Хашимджан очень подробно расспрашивал о доходах нашей школы: особенно допытывался, сколько денег в кассе общего фонда. Мне кажется, он ловкий лазутчик какой-то банды, которая собирается ограбить нашу кассу!..» Видали, какой жук этот Хайитбай? И злоумышленником я у него стал, и лазутчиком банды грабителей, и заикой, одетым в старую рубаху с разными рукавами. Попробуй теперь объявись. Сразу схватят и в милицию отвезут. А ведь уж совсем было улыбнулось счастье: очень хорошим человеком показался мне Хурсандали Шарафуддинович. Он бы наверняка принял меня в агрономы или зоотехники.
Я не стал пока с ним говорить и пошёл в радиоузел.
Хайитбай всё ещё сидел, нахохлившись, у микрофона. Наверное, думал, что бы ещё про меня насочинять.
— На, возьми своё добро! — сказал я и кинул кроличьи шапочки на пол, под ноги остолбеневшего Хайитбая. — Очень они мне нужны! Я их нарочно взял, чтобы узнать, жадный ты или не жадный. И вовсе я не лазутчик. А уши у тебя у самого грязные!
Хайитбай испуганно хлопал глазами и оглядывал пустую комнату.
Больше я с ним не стал разговаривать. Пошёл прямо туда, откуда вкусно пахло. Сел возле повара интернатской столовой, съел по порции шурпы и плова, выпил два стакана холодного компота из слив. Молодцы ребята, вкусно приготовили.
Я похлопал по плечу опешившего от удивления мальчика в поварском колпаке, сказал ему «спасибо» и вышел из кухни…
НОЧНАЯ ВСТРЕЧА
Больше всего я люблю песни и простор. Передо мной — дорога. Длинная, бесконечная дорога. А кругом — поля. Зелёное море хлопчатника. И ни души. Пой, танцуй — никто тебе не помешает. Никто не заткнёт уши и не цыкнет: «Довольно вертеться и визжать — надоел!» А в песнях недостатка нет. Я их прямо с ходу сочиняю. Гляну на поле и пою:
Кружусь, подпрыгиваю, а потом кланяюсь кустам хлопчатника. Они тихонько покачиваются, словно «спасибо» говорят.
Стемнело. Я устал и петь и плясать. Всё время быть одному тоже неинтересно. Хорошо бы теперь кого-нибудь встретить…
Пошёл быстрее, внимательно вглядываясь в темноту. Впереди замигал слабый огонёк. Я со всех ног припустил к нему.
На берегу арыка горел костёр. На постланном прямо на землю чапане [2] полулежал старик с глубоким шрамом на щеке.
— Салом алейкум, отец.
— Здравствуй, сынок, здравствуй, — ответил старик, отложил в сторону пиалу с чаем и сел, подобрав под себя ноги. — Подойди поближе к огню, в темноте никак не признаю, чей ты будешь.
— Сын Кузыбая, знатного механизатора, Хашимджаном зовут.
Оглядев меня с ног до головы, старик пригласил сесть и налил пиалу чая.
Разговорились. Я узнал, что старика зовут Палван-ата, что шрам у него со времён гражданской войны, что сейчас он следит за поливкой хлопчатника.
Дед очень обрадовался моему приходу и всё время приговаривал:
— Спасибо, сынок, что пришёл, скрасил моё одиночество. После ужина мы поудобнее устроились у костра.
— Скажите, дедушка, а как называется ваш колхоз?
— У нас не колхоз, а совхоз, — ответил старик. — А ты разве не из здешних мест?
— Я из Ферганской долины. Скажите, дедушка, а агроном вашему совхозу не нужен?
— Агроном? Позарез нужен нам агроном, сынок, позарез.
Нашего-то взяли в область, на руководящую работу. Кто твой отец, я не расслышал? Может, агроном, а, сынок? Вот бы кстати!
— Не отец, а я агроном.
— Что? — вскричал Палван-ата. — Ты, от горшка два вершка, — и агроном?!
Он внимательно посмотрел на меня, боясь, что я свихнулся. Смекнув, в чём дело, я тихо прошептал:
— Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя! Сделай меня высоким!.. Вы, дедушка, вроде принимаете меня за мальчишку? Я не спеша поднялся с места.
— Боже, боже, сохрани от нечистого! — испуганно забормотал старик. — Ты же только что был маленьким мальчиком, а сейчас стал длинным, как телеграфный столб!.. Или всё это мне приснилось?
— Не пугайтесь, дедушка Палван, это темнота, наверно, всё перепутала. А потом, я вообще такой: то кажусь маленьким, то — большим…
Старик долго не мог успокоиться, всё качал головой.
— Значит, вы агроном, да, сынок? — Палван-ата начал говорить мне «вы».
— Да, дедушка, я агроном. И хочу к вам на работу поступить.
— Очень хорошо надумали, сынок. Совхоз у нас большой, а народ трудолюбивый. Жалеть не будете.
— Работы и трудностей я не боюсь. Лишь бы мне не отказали.
— Это почему же откажут, когда в совхозе нет агронома?!
— Могут сказать: молод очень, неопытный…
— На этот счёт не беспокойтесь, сынок. Директор у нас толковый, цену людям знает. А что молод — это не беда. Главное — работу любить. Я сам замолвлю за вас словечко. Скажу, человек из самой Ферганы приехал, хочет на целине поработать…
— Да, да, я специально для этого из дома… приехал сюда. — Чуть не ляпнул «из дома убежал». Палван-ата закивал головой:
— Правильно сделал, сынок. В старину говорили: «Не тот умён, кто много прожил, а тот — кто много видел…» Долго ещё мы беседовали о жизни. Потом пустили воду на новый участок и улеглись отдохнуть на супе[3].
Хорошо! В арыке журчит вода. Трещат сверчки. Словно на что-то жалуясь, хрипло квакают лягушки. На тёмном небе перемигиваются звёздочки. Им улыбается полная луна…
Всё это напомнило мне родную деревню, маму, любимых сестёр. Бедная мама! От горя, наверно, рвёт на себе волосы, бродит по полям и кишлакам, уж и не надеясь найти сына в живых.
Не ищи меня, дорогая, не печалься, не проливай зря слёз. Дела твоего Хашимджана идут хорошо. Ещё немного, и он станет агрономом большого совхоза.