— Это вы сделали вдвоём, — сказал учитель физики. — Уж лучше признайтесь…
— Вы неправы, — возразил кто-то из учителей. — Неправы, что хотите обвинить в этом проступке и Хашимджана Кузыева. Следует учесть, что он в последнее время очень подтянулся: учится отлично, дисциплина хорошая. Зачем ему делать такое? У него и так в четверти были бы почти одни четвёрки и пятёрки.
— Это верно. Кузыев очень изменился к лучшему.
Учителя разом повернулись к Касыму и в один голос заговорили:
— Зачем ты это сделал?
— Как тебе не стыдно, Касым!
— Хочешь получать пятёрки — занимайся побольше. Где же это видано такое творить? Стыдно, ох, как стыдно!..
— Своим поступком ты и товарища подвёл, Касым!
— Я… я… — начал Касым и заплакал. Бедный Касымджан! Я натворил, а отвечать приходится ему.
Я решительно выступил вперёд и твёрдо сказал:
— Простите меня, Атаджан Азизович. Пятёрки поставил я. Касымджан про это даже не знал.
— Что-о? — вскричали все хором. — Ты?
— Да, я. Касым тут ни при чём… Все встали и окружили меня. И пошло, и пошло… Говорили, что своим поведением я позорю папу, передового механизатора, и маму, знатную доярку. Тяну назад показатели родной школы. Говорили, что если буду плохо учиться, то не смогу стать ни инженером, ни агрономом, ни зоотехником.
— Неправда, я обязательно стану инженером, — обозлился я.
— Никак не сможешь, поверь нам, Кузыев!
— Не инженером, так зоотехником буду!
— Без знаний тебя не только в зоотехники, пастухом не возьмут.
— Возьмут, ещё как возьмут! Лишь бы я сам этого захотел.
Пусть не думают, что Хашимджан Кузыев может так легко сдаться. Я ещё своё докажу.
У меня есть моя бесценная шапочка. И пока она моя, я могу не учиться, могу ничего не знать, но если захочу — стану кем угодно. Пусть запомнят это мои дорогие учителя. Хашимджан Кузыев ещё перевернёт горы, высушит моря, добьётся всемирной славы!
Я не стал ждать. В ту же ночь собрался в путь-дорогу — пока мама не узнала, что я натворил в школе.
Прощай, мой дорогой кишлак! Прощай, голубая речка, прыгающая с камня на камень! Прощайте, тенистые фруктовые сады! Ваш верный друг покидает вас. И надолго. Он уже не будет ломать ваши ветки, вбивать гвозди в ваши гладкие стволы…
Прости меня, дорогая мамочка! Я тебя очень часто волновал, огорчал, а теперь вот надолго покидаю. Прости, мама…
Счастливо вам оставаться, мои кудрявые сестрёночки!
Иногда я вас колотил, таскал за косы, иногда смешил, дурачась, и часто защищал, когда вас обижали озорные мальчишки. Теперь вы остаётесь без брата-заступника. Очень плохо, что есть ещё на свете озорные мальчишки. Если вы соскучитесь по мне, сестры, гляньте на мой портрет. Только не плачьте. Ваш брат ещё вернётся. Тогда все будут восхищаться им. А вы будете гордиться. Учителя тоже будут гордиться, хотя они сегодня не поверили мне. Но я им прощаю.
И вы простите мне, нерешённые мои задачки, ненаписанные упражнения, непрочитанные книги! Вас, признаться, мне не очень-то жалко, но вот я иду, иду в полночь по спящему, тихому кишлаку, и почему-то глаза мои полны слёз…
Где-то одиноко воет собака. Она будто тоскует оттого, что в кишлаке теперь не будет весёлого Хашимджана Кузыева.
Высоко в небе плывёт полная луна. Она ласково освещает мне дорогу и словно хочет пожелать счастливого пути…
УЛЫБНУЛОСЬ БЫЛО СЧАСТЬЕ
Из-за синеющих вдали гор показался оранжевый бок солнца.
Я не знаю, куда иду. Ещё не знаю, что буду делать дальше. Иду себе, и всё. Никаких забот. А беспокоиться нечего. Ведь со мной волшебная шапочка! С ней не пропаду. Еда нужна — пожалуйста! Ноги устанут — заберусь в автобус, и никто меня не ссадит. Потому что я могу стать невидимым.
— Скажи, моя шапочка, где мы сейчас находимся?
— Не знаю, Хашимджан. Сама теряюсь в догадках.
— Скажи мне, шапочка, смогу ли я стать агрономом?
— Конечно, сможешь, Хашимджан. Только пожелай.
— Но ведь я бросил школу и, уж конечно, в институт никогда не попаду. А без диплома разве бывает агроном?
— Не печалься, Хашимджан! Вспомни присказку. Вот так. А теперь опусти руку в карман…
Чудеса! Опускаю руку в карман и вытаскиваю книжку в синем переплёте. В ней записи чёрными чернилами:
— Спасибо, моя шапочка! Но разве бывает диплом без печати?
— Без печати? Какой ещё печати?
— Ну, такой… круглой печати.
— А ты посмотри, Хашимджан, на диплом… И правда, в самом низу чернильный круг и в середине его написано: «ПЕЧАТЬ».
— Вот здорово! Да, но я ведь маленького роста. Скажут, мальчишка — и прогонят. Даже на диплом не посмотрят.
— Не беспокойся, Хашимджан. Когда нужно будет, я позабочусь, чтобы тебя не принимали за маленького.
Тутовые деревья, росшие по краям дороги, остались позади. Зелёные поля исчезли. Вместо них появились сухие колючие кусты, торчащие на белых от соли пригорках. Пустыня. Голая пустыня. Глядишь на неё, и глаза слезятся. Ни конца ни края не видать. В застывшем раскалённом небе парят какие-то чёрные птицы. Иногда перебежит дорогу длиннохвостая ящерица или из-под ног выскочит суслик. Выскочит и выпучит удивлённые глаза: куда это, мол, человек идёт? Ведь кругом пустыня!
— Шапочка моя, а шапочка, куда мы идём?
— Сама не знаю, Хашимджан. Но ты не беспокойся. Дорога есть, значит, куда-нибудь выйдем.
И правда, скоро всё изменилось. Ящерицы и чёрные птицы отстали. Исчезли и колючие кустарники. Впереди засинели густые сады, а слева и справа пошли хлопковые поля.
— Шапочка, а шапочка, куда это мы попали? Пустыня — и вдруг сады! Не ты ли создала их здесь?
— Что ты, Хашимджан! Сама удивляюсь!
Я свернул в первый же сад и отведал спелых, сочных персиков. Попробовал и яблок.
Где-то рядом тарахтели тракторы, перекликались люди.
Я перепрыгнул через арык и вышел на зелёную полянку. К ней примыкало хлопковое поле, разбитое на мелкие участки. На каждом из них возилось по нескольку ребят. Я подошёл к ближайшему участку. Какой-то мальчишка с остервенением рвал кустики сорняков.
— Эй, не уставать тебе, дружок! — сказал я.
— Иди своей дорогой, не мешай нам! — ответил парнишка, не подымая головы.
— Эх, ты-ы… невежа. К тебе с добром, а ты…
Мальчик поднял голову и покраснел от стыда. — Простите… извините… — забормотал он, вытирая
