вроде бы даже наградили. Впервые за всю свою жизнь получил должность, честным, открытым способом, без никакого волшебства. Как тут не радоваться?!

Скажу откровенно: я сейчас стал человеком железной воли. Нет, нет, не смейтесь.

Правду говорю. Не верите, спросите у мамы. Она уже давно жалеет меня, видя, что я совсем не отрываюсь от учебников. Сижу, сижу, читаю, читаю…

— Сынок, Хашимджан, пошёл бы ты прогулялся, что ли! — говорит иногда она.

— Нет, я не устал, — качаю я головой. — И нельзя мне уставать, мамочка, никак нельзя. Как устану, так снова сделаюсь посмешищем в глазах товарищей.

Так я говорю отчасти из-за той злополучной заметки, которую я написал вскорости после классного собрания. Если вы помните, Таштемир посоветовал мне собрать материал обо всём, что замечу неладного в нашем классе. Я собрал такой материал и написал длиннющую заметку, попросил Саддинису исправить грамматические ошибки, потом отдал редактору. И Таштемир сдержал слово: поместил её в газете. Вот было шуму! А говорилось там примерно такое: «… Акрам плохо учится потому, что любит диких животных. Умринисо ест во время уроков. Мирабиддинходжа, прежде чем отвечать учителю, про себя произносит молитву. Саддиниса вздыхает больше положенного. У Хамрокула тонюсенький голосочек, поэтому он старается говорить грубовато. Икрам, по прозвищу Деревянная нога, идя из школы домой, пишет мелом на чужих калитках, Ариф — ябеда. Зариф спит на уроках. Шахида смеётся по поводу и без повода, покажи палец — со смеху умрёт. Адхаму задания по арифметике выполняет отец…» Словом, перечислил недостатки тридцати шести человек, то есть всего класса.

— А сам — ангел? Почему о себе не написал? — окружили меня ребята плотным кольцом.

— У меня недостатков нет, — отрезал я. — Какие были — вы их сами искоренили.

— Значит, у тебя совсем нет недостатков?

— Совсем, совсем.

— А разве не ты первый врун на всю школу? Разве не ты самый безвольный человек в классе? Не ты ли тянешь весь класс назад по успеваемости? Ребята, давайте напишем о недостатках Хашима, пусть полюбуется на себя со стороны.

Я смеялся, отмахиваясь.

— Обо мне много говорили. Теперь речь о вас.

И меня поддержал Вахид Салиевич.

— А что, ребята, Хашимджан прав! — воскликнул он. — Он очень верно подметил ваши слабости. Кто не согласен? Пусть встанет и докажет, что Хашимджан не прав. Есть желающие?

Мы прождали минут десять, никто не спорил со мной.

— Значит, признаёте свою вину? — посмеивался Вахид Салиевич. — Что ж, хорошо. Вы не стесняйтесь, ребята. Настоящий человек должен уметь признавать свои ошибки, свои слабости.

— Хорошо, положим, мы признали свои слабости. А сам Кузыев? Признаёт ли, что он большой врун?

— Нет, не признаю, — отрезал я, вставая с места. — Я вам ещё докажу, что я не врун, что воля моя крепче стали!

Вот так, сгоряча, и поспорил я со всем классом. На чьей стороне был тогда Вахид Салиевич, до сих пор не пойму: то ли на стороне класса, то ли на моей. Чтобы доказать свою правоту, мне дали полгода срока. Ну и начал я волей-неволей стараться… И сам не заметил, как втянулся…

Сегодня будут объявлять отметки за вторую четверть. На собрание каждый должен привести кого-нибудь из родителей: маму или папу. Ещё лучше, если придут оба. Я долго ломал голову, кого мне позвать на собрание. Папу или маму? Лучше всего папу. Потому что мало хорошего видит мой папа в жизни. Его то мама пилит, то бабушка. Да ещё я в прошлом году обманул его самым бессовестным образом. Тогда тоже стояла зима. Закончилось полугодие, и на родительском собрании должны были объявить отметки. У меня в табеле стояли четыре двойки, представляете, каково было бы человеку людям в глаза смотреть? Да и попал он в тот раз в школу случайно, из-за мамы.

— Хоть бы раз этот человек поинтересовался учёбой сына! Ходит и в ус не дует, какбудто это и не его сын! — напустилась она на папу, когда узнала о собрании.

— Да ведь интересуюсь я, как же ещё интересоваться? — беспомощно разводил руками папа.

— А коли интересуетесь, так пойдите на родительское собрание. Через полчаса начинается. Специально вызывали нас.

Ну, пошли мы с папой. Идём, а я ломаю голову, как бы вернуть его назад. Не хотелось выставлять отца на позор. Так ничего и не придумал. Пришли, а собрание уже началось, в коридоре — никого.

— В какой класс мне идти? — спросил папа, беспомощно глядя по сторонам.

— Вон в тот, напротив, — указал я на дверь третьего «А» класса. В тот же миг меня больно резануло по сердцу — так жалко стало папу, так жалко за то, что я его обманываю, а он даже не помнил, в каком классе я учусь.

— Ну и какие там были разговоры? — поинтересовалась мама, когда мы вернулись.

— Да никаких разговоров не было, — ответил папа спокойно.

— Но ведь нас же специально вызывали на собрание? — не отставала мама.

— Не знаю. Никто меня не заметил и имени не спросил, — так же спокойно ответил папа. — От начала до конца просидел на задней парте и ни слова дурного не услышал про нашего Хашимджана.

Вот с тех пор здорово виноватым чувствовал я себя перед папой. И очень хотел порадовать его, загладить свою вину.

— Сегодня у нас родительское собрание, — как бы между прочим обронил я маме, которая счищала снег с дорожек во дворе.

— Знаю.

— Вахид Салиевич велел обязательно привести папу.

— Почему именно папу? Может, маму велел привести?

— Не важно, лишь бы кто-нибудь из вас был, — пошёл я на попятную: а вдруг мама обидится?

Но всё обошлось. Собрание было назначено на шесть, а к этому времени мама должна идти на ферму доить коров. Так что в школу собрался папа.

— Во всяком случае, надеюсь, не сплошные колы у тебя там… — пробормотал папа, выходя на улицу.

— Там скажут, — увернулся я от прямого ответа.

В тот день выпало очень много снега. Пушистый белый снег висел на проводах, деревьях, толстой шубой стелился на крышах и земле, будил в сердце какое-то счастливое чувство. Хотелось побежать, держась за папину руку, кричать, смеяться. А папа почему-то был тих и задумчив. Вроде даже грустный.

— Папа, закончили лагерь строить на Узункулаке? — спросил я, желая отвлечь его от мыслей.

— Лагерь-то закончить мы закончим, Хашимджан… Да только вот о чём я размышляю… Вижу я, сынок, учёным тебе не стать. Твои ровесники уже в седьмом учатся, восьмом, а ты всё ещё в шестом. Может, забрать тебя из школы да потихонечку-помаленечку начать учить ремеслу тракториста? Да ведь и здесь учиться надо…

Папа у меня шутить не любит и не умеет. Поэтому у меня так больно сжалось сердце, заколотилось, затрепыхалось, как птица, попавшая в кошачьи лапы… Несмотря на мороз, я весь вспотел. Неужели папа и вправду заберёт меня из школы? А ведь я только-только втянулся в учёбу, понял, как это хорошо — быть одним из первых учеников!

— Головой буду об землю биться, папа, если вы заберёте меня из школы! — горячо сказал я.

Папа внимательно посмотрел на меня.

— Но ведь у тебя вовсе нет желания учиться, сын…