— Хашимджан, поправляйтесь скорее, без вас класс наш совсем опустел, осиротел, — сказал, уходя, Вахид Салиевич.

— Нет, не буду поправляться. И стараться не буду! — сказал я, пряча лицо под одеялом.

— Почему же это, Хашимджан? — удивился учитель.

— Потому что все они дразнят меня «муллой»!

Ребята поняли, что я шучу, но что всё же в шутке кроется доля правды. Они зашумели, загалдели, обещая никогда больше не называть меня муллой.

— Тогда считайте, что с сегодняшнегодня я уже поправился, — сказал я, откинув одеяло.

После ухода ребят мама долго сидела возле меня, гладя мне лоб.

— Какие чудесные ребята твои одноклассники, Хашимджан! Весёлые, добрые, ласковые!.. — Голос у мамы дрогнул.

— Я ведь специально остался на второй год, мама, чтобы учиться вместе с ними! (Мама улыбнулась.)

— Этот… как его… тот парень, который поймал волчонка, он тоже…

— Акрам?

— Да, да, Акрам этот… вчера весь день под окнами торчал. Выхожу пригласить его в дом, а он стремглав убегает прочь. Очень переживал за тебя. Материнское сердце не обманешь. И вообще отличные товарищи у тебя в классе, Хашимджан, сынок. Держись их крепче… не потеряй…

Вы же знаете, не в моём характере поддаваться обстоятельствам. Если бы не потерял сознание, — с места не сойти! — вовсе не валялся бы в постели. На третий день я был уже на ногах и, несмотря на возражения мамы и бабушки, отправился в школу, в свой любимый шестой «Б» класс. Пусть получу сто двоек, зато буду с товарищами.

Вошёл в класс и тут же пожалел, что поторопился. В нашем классе выпускали стенгазету «Отличник». Так вот новый номер целиком был посвящён нам с Акрамом. Мало чтонарисовали: Акрам скачет верхом на волчонке, а я плетусь на худущей дворняжке. Это ладно, как-нибудь пережили бы, главное в том, что у обоих не было головы. Вместо головы — круг, а в круг вписана фамилия. Под карикатурой подпись: «Странно, почему у них нет головы?» И ответ: «Будь у них голова — разве пропустили бы столько уроков!»

Признаться, здорово придумано, остроумно, мне понравилось. Вначале я от души посмеялся, потом вдруг подумал: «А ведь точно так, как сейчас я смеюсь сам над собой, над нами смеялись и другие. Может, пришли домой и родителям рассказали, и те тоже посмеялись от души».

Руки сами собой сжались в кулаки, в голову ударила кровь, но я сдержал себя.

— Кто это нарисовал? Очень красиво! — добродушно улыбнулся я, точно хотел расцеловать того великого художника.

Я знал, что редактором у нас левша Таштемир. А он стоял рядышком, покряхтывал от удовольствия. Услышав мой вопрос, Таштемир горделиво выпятил грудь:

— Я нарисовал, апчхи!.. Отойди подальше, у меня насморк, апчхи!..

— Вы поглядите на него, опозорил человека да гордится, точно геройство совершил. Зачем нарисовал?

— Нарисовал, апчхи!..

— Зачем, говорю?

— Апчхи, апчхи!

— А ты погляди, погляди хорошенько, есть у меня голова или нет? — Для большей убедительности я потёрся головой о его живот.

— Сейчас вроде бы есть, апчхи…

— Эй, Апчхи, я тебя спрашиваю, почему нарисовал меня безголовым?

— А почему ты сам… апчхи… прогуливаешь уроки ради всяких… апчхи!.. Тянешь класс назад… апчхи… апчхи… мы очутились…

— Сейчас же сними карикатуру.

— Апчхи… не сниму.

— Ну погоди! — Я оттолкнул Таштемира, сорвал газету.

В классе поднялась страшная суматоха: кто-то схватил меня за руку, кто-то поднимал с пола Таштемира, другой отряхивал с него невидимую пыль.

Надо же было, чтобы именно в этот момент в класс вошёл мой «любимейший» Закирджан. Так уж мне всегда везёт, вы знаете.

— Как тебе не стыдно, Кузыев! Ты за это ответишь. Садитесь все по местам. Ну-ка скажи, почему ты порвал газету?

— Не знаю.

— Прошу после уроков не расходиться.

Проведём собрание отряда. — Закирджан удалился, по-боевому печатая шаг.

Я тихонько взглянул на Таштемира: как, интересно, он себя чувствует? А несчастный левша отвернулся, надул губы, сидит как индюк. Обиделся, конечно.

Уроки я провёл в беспокойстве: всё подумывал дать стрекача (кто бы мне поверил, если сказал, что плохо себя чувствую!), но я побоялся, что меня сочтут трусом. Будь что будет, что суждено — того не миновать.

Акрам попытался успокоить меня:

— Не бойся, Хашимджан, я свидетель: Таштемир сам виноват.

На классное собрание вместе с Закирджаном пришёл и Атаджан Азизович (Вахид Салиевич, как назло, уехал со старшеклассниками в город на экскурсию).

Собрание открыл Маматджан, самый худущий и длиннющий парень в классе, председатель совета отряда. Справа от него восседал директор, слева — мой «любимый» вожатый.

— Разрешите считать собрание открытым… — Маматджан кашлянул в кулак, схватился обеими руками за край стола и продолжал дрожащим голоском: — Собрание… это… посвящённое… вопросам посещаемости нашего класса «Б»… то есть шестого «Б»…

Я сидел, низко опустив голову (похож ли на раскаявшегося?), и изредка шмыгал носом. Маматджан предоставил слово директору. Атаджан Азизович поднялся, оглядел всех нас, заметно улыбаясь, потом согнал с лица улыбку, грозно нахмурился.

— Ну-ка, ребята, скажите мне сами: на каком месте ваш класс по посещаемости?

— На седьмом! — раздались нестройные голоса.

— А почему не на первом?

— Потому что у нас прогульщиков много.

— Так. А кто больше всех пропустил уроков?

— Хашим Кузыев!

— Акрам тоже.

— Ещё Умринисо.

— И Шеркузы! — посыпалось отовсюду. Не я один, оказывается, прогульщик! Всемвместе и ответ держать легче. Выпрямил спину, сел поудобнее.

Атаджан Азизович продолжал:

— Выходит, они и виноваты в том, что ваш класс плетётся в самом хвосте, попал на чёрную доску отстающих и портит показатели всей школы. Не так ли?

— Та-ак! Точно так!

— Тогда пусть эти молодцы выйдут сюда, покажутся нам во всей красе. Так, так, выходите, не стесняйтесь, ребята. Молодцы, молодцы! Вы только посмотрите на них. Симпатичные, хорошие ребята