Синеватый такой шрам…

Папе опять пришлось уехать в Мирзачуль. Он и так долго пробыл дома из-за болезни Донохон. А дел, говорит, накопилось — ужас. Мы остались с бабушкой вдвоём. Тогда-то я и заинтересовался божьими делами.

Как-то бабушка на целый день ушла из дома и вернулась очень усталая, но довольная.

— Внучек мой дорогой, — сказала она, накормив меня вкусным пловом, — очень рада, что ты стал прилежным и послушным мальчиком.

— Я тоже рад, — ответил я, сладко потягиваясь.

— Ты обратил внутренний взор к всевышнему, и он просветил тебя, — продолжала бабушка.

— Да, да, бабушка, это я и сам чувствую…

— Твоими бы устами мёд пить, внучек мой дорогой! Хочешь, я отдам тебя в ученики мулле Янгоку?

— В ученики? Мулле Янгоку? А что у него там, школа открывается, что ли?

— Да нет, ему мальчик нужен, помогать в божьих делах.

— А он возьмёт меня?

— Возьмёт, я уже договорилась с ним. Решила, что нелишне будет, если ты какой-нибудь месяц поучишь божью науку. — Бабушка ласково погладила меня по голове, просительно заглянула в глаза.

Вы посмотрите только! Она меня просит! Да ведь это именно то, что мне нужно! Поверчусь там у Янгока, пронюхаю всё, а в нужный момент — бац! — и накажу его.

— Конечно, пойду, бабушка! Да я сам хотел проситься в ученики к уважаемому мулле Янгоку. Ведь, наверное, именно он помог своими молитвами хирургу, который оперировал нашу Донохон…

— Порою помощь молитв не сразу заметна, сын мой, — резонно заметила бабушка. — Иногда удаётся обойтись молитвами, а иногда приходится обращаться и к дохтурам…

В эту ночь я впервые за последние дни спал спокойным сном. А бабушка вовсе не ложилась. Вначале долго копалась в сундуках, перебирая их содержимое, потом замесила тесто, разожгла огонь в очаге. Она жарила, парила и пекла разные вкусные яства — угощение для муллы Янгока.

Утром чуть свет мы отправились к гробнице Узункулака. Я нёс на голове огромную круглую корзину, полную всякой всячиной. Поверх яств бабушка положила в корзину одну рубашку, штаны и стёганый халат — подарки эти она извлекла из своего древнего сундука.

Мы поднялись по каменным ступеням, по которым ещё недавно ползала чёрная змея, обогнули куполообразную гробницу и вошли в дом.

— Салом алейкум, — поздоровался я ещё с порога. Пусть видят, какой я приветливый мальчик.

— Ваалейкум ассалом, — ответил мулла Янгок, не глядя на меня. Глаза его были устремлены на корзину.

— Это мой внук, о котором мы с вами вчера говорили, — пояснила бабушка, кланяясь. — Хашимджаном его зовут.

— Богатырь, богатырь, — потрепал меня по плечу мулла Янгок. — Бог даст, сделаю из вашего Хашима человека, будьте уверены.

После ухода бабушки мулла Янгок объяснил мне, как подобает вести себя в святом месте. Если меня позовут, я должен говорить: «Я здесь, хозяин!» Работу прикажут сделать:

«Будет исполнено, хозяин!» Входя в дом, правую руку должен прикладывать к сердцу и подаваться немного вперёд, будто в поклоне. А выходить должен, пятясь назад, не смея показывать спину. Ещё Янгок сказал, что я должен уметь молчать, не болтать о том, что увижу и услышу здесь. «Не то у тебя вздуется и разорвётся живот, и ты умрёшь мучительной смертью», — пригрозил он. «Это мы посмотрим!» — подумал я про себя.

Вот так я стал учеником муллы. Знакомые ребята стали дразнить меня «муллой Косточкой», чему я вовсе не обижался. Откуда им знать, зачем я заделался муллой Косточкой?

Учёбы у муллы никакой не было. И работа не такая трудная. Принесёшь воды, когда мулла Янгок хочет совершить омовение, заваришь чай, сообщишь «хозяину» о приходе посетителей, встретишь их с поклоном. Один раз в день выезжаешь на осле в поле, за клевером. И ещё чистишь скребком ослика, потом водишь его гулять. С этим осликом я очень подружился, но он доставил мне и неприятности. Об этом я расскажу попозже… В остальное время я был свободен. Гуляй — не хочу. Мулла Янгок мне не мешал, молиться не заставлял, не то что бабушка. И подзатыльниками не угощал. Только когда у него было плохое настроение, вызывал меня и говорил:

— Мулла Хашим!

— Я здесь, хозяин!

— Что-то сердце шалит сегодня, дитя моё. Подай-ка мне вон тот сосуд, с оби замзамом.

Вначале я думал, что под этим мудрёным названием значится какая-нибудь райская вода. Но, оказывается, это просто настоящее виноградное вино, какое у нас в подвале стоит в бочонках.

Я наливаю в пиалу «оби замзама» и подаю Янгоку. Он с удовольствием потягивает вино и говорит в рифму:

— Бай-бай-бай! Унеслась душа в рай!

… В тот день я оседлал осла муллы Янгока и отправился домой проведать бабушку. У пустыря, где мы когда-то гоняли мяч, увидел Арифа с Закиром. Они ползали в траве, что-то искали.

— Что вы там потеряли? — соскочил я с осла.

— Деньги потеряли. Ты их не видел? — с надеждой спросил Ариф.

— Видел, — ответил я. — Они ещё утром сели в автобус и укатили в райцентр.

Ариф ничего не ответил. Он был очень расстроен. А Закир даже головы не поднял. Видно, теперь Арифу поклялся в вечной дружбе.

— Может, не здесь потерял? — спросил я, тоже принимаясь перебирать траву.

— Нет, кажется, именно здесь я их обронил… Когда шли к учителю, мы тут немного посидели. Я ещё платок доставал из кармана…

— А зачем вы шли к учителю?

— Сдавать экзамен по родному языку, — поднял голову Закир.

— Экзамен? — удивился я. — Ну и как, сдал?

— Ей-богу, сдал! На четвёрку.

— Много спрашивал?

— Десять вопросов задал. Ещё тетрадь с упражнениями проверил. И поставил четвёрку.

— Да ну?

— Вот тебе и ну! Если хочешь, я наизусть могу сказать, что такое прилагательное и причастие. Правда, Ариф?

— Отстань.

Закир повернулся ко мне.

— Теперь алгебра да русский остались. И всё. Буду учиться в своём классе. А с тобой водился бы, так и не перешёл бы, дружище.

— Очень ты мне нужен, соня, — разозлился я. — Ну, Ариф, нашёл свои деньги?

— Нет, — всхлипнул Ариф, — не нашёл… Столько мучался, по копеечкам собирал… Думал, накоплю сколько нужно и куплю книжный шкаф.

— А много денег-то было?

— Больше десяти. Десять рублей двадцать пять копеек.

Ариф пыльными руками утёр слезы. Лицо его стало грязным и жалким.

— Ладно, не плачь, — подошёл я к нему. — Потерял — значит, потерял… Тут уж ничего не поделаешь…

— Жалко, — прошептал Ариф. — Слезы всё бежали по его лицу. — Знаешь, как жалко… Теперь мне ни за что не собрать столько…

— Не плачь, — повторил я, не зная, что ещё сказать. Но тут меня осенило. — А деньги мы найдём. Я их раздобуду, не быть мне Хашимджаном!

— Откуда ты их раздобудешь? — поинтересовался Закир.