исполнить свою угрозу. Потому что бабушка уже больше ста раз обещала поджечь себя. Услышав папины слова, она так и взорвалась:

— Что за шуточки?! Я тебе дело говорю, а ты смеёшься…

— Какой тут смех? — удивился папа. — Судьба ребёнка — не шуточки! Чего вы все пристали к мальчику? «Это хорошо, это плохо»! Да вы с ума его сведёте! Нельзя всё время крутить баранку машины в одну сторону — авария будет. А Хашим парень вполне нормальный. Вот, например, помогает вам даже по хозяйству. Персики сегодня собрал. Правда, немного озорной, но ведь на то он и мальчишка!

— «Помогает по хозяйству»! Лучше бы уж вовсе не помогал! Ты поднимись на крышу, посмотри: все до одного персики пообрывал. И спелые, и зелёные. Помогает он!

— Ничего. Человек не сразу учёным рождается. Придёт время — узнает, как надо работать. Ты вспомни, мать, разве я был пай-мальчиком? А теперь? Правда, я не профессор и не академик какой-нибудь. Простой тракторист, но меня все уважают. И я имею всё, что нужно человеку: семью, дом и Друзей хватает… Да, чуть не забыл, у меня сегодня радость!..

— Что за радость? — взволнованно перебила его бабушка.

— За хорошую работу на целине решили премировать. Меня и Касымова. Машинами «Москвич».

— Машиной? — недоверчиво развела руками бабушка. Я готов был закричать «ура», расцеловать папу, а заодно и бабушку, но в этот момент раздался голос:

— Извините, пожалуйста, наш Закир не заходил к вам? Я крепко закрыл глаза: это был голос матери моего друга, Закирджана. Занятый своими бедами я совсем забыл о нём. Опять мне влетит, если он уснул на нашей крыше…

— Я здесь, мамочка, здесь… — раздался вдруг сонный голос Закира. — Я не спал, просто полежал в саду. Учил, учил уроки, голова разболелась, вот и полежал немного…

— Пойдём, пойдём, дома расскажешь, как ты учил уроки. Я внимательно выслушаю тебя! — пообещала мама Закира.

— Видишь, у каждого — своё! — сказал папа, обращаясь к бабушке, и засмеялся.

Попробуй усиди дома, если тебе запрещено выходить на улицу. Будто тысячи голосов зовут, манят, какие-то невидимые руки подталкивают сзади. «Иди, иди, — говорят они, — поиграешь, побегаешь с ребятами, к Закиру заглянешь. Может, и ему твоя помощь нужна. Ведь вчера, пока ты занимался „фокусами“, он работал!»

— Чего ты носишься, как курица с яйцом?! — прикрикнула бабушка.

— Ничего и не ношусь… Просто мне стыдно, бабушка. Вчера пообещал Закиру помочь прополоть морковь, а помочь, наверное, не смогу. Надо дома сидеть…

Бабушка внимательно посмотрела на меня, потом отвернулась и сказала, вздохнув:

— Обещал — так иди, чего торчишь тут!

Ах, моя любимая бабушка! Никогда не знаешь, что она сделает. Может и уши надрать, и конфетами угостить, и молитву учить приказать, и погулять отпустить, когда это тебе запрещено.

Я чмокнул бабушку в морщинистую щёку, вылетел на улицу и чуть не сбил с ног сестрёнку Донохон. Лицо её было мокрое от слёз.

— Кто тебя побил?

— Болит у меня, — сказала Донохон, обеими руками держась за живот. Волосы её были растрёпаны, личико стало маленьким-маленьким и очень бледным. У меня сердце защемило от жалости.

Я осторожно взял сестрёнку под руку и повёл домой.

— Живот… Ой, живот!.. — стонала Донохон. Уложив её на кровать, бабушка спросила, что она ела.

— Ничего… суп… а утром сметану… — ответила сестрёнка слабым голосом.

— Тебя сглазили, внучка, — решила бабушка, приложив ладонь к её лбу. — Беги, Хашим, позови старуху Саро. Я сделал вид, что не слышал приказа.

— Кому говорят?! Беги скорее! — прикрикнула бабушка. Возражать ей теперь бесполезно. Только разозлишь. А эту тётушку Саро я терпеть не могу. Говорят, будто она общается с самим аллахом и он помогает ей излечивать разные болезни. Правда, Кабулов сказал, что она обыкновенная мошенница, дурачит простачков, выманивает у них деньги. Но ведь говорить — одно, а доказать — другое. Ещё никто не доказал, что Сарохон — мошенница. А слава у неё, как у какой-нибудь киноактрисы. Все её знают. Чуть что — бегут к ней, как я вот сейчас. Я-то не сам бегу, меня бабушка заставила. И других, наверно, кто-нибудь заставляет, может, бабушка или дедушка, или старая мать. Добровольно я бы ни за что не пошёл к этой знахарке. Не нравится она мне, и всё тут. И сына её Мирабиддинходжу, не люблю. Он очень жадный. Имеет два велосипеда и никому даже потрогать их не разрешает. В прошлом году я три часа уговаривал его дать разок прокатиться. Не на новом, чешском, а на старом велосипеде. Всего-навсего один круг сделать. Мирабиддинходжа согласился только тогда, когда я отдал ему свой складной перочинный ножик. Взял ножик да ещё заставил поклясться, что сделаю я только один круг и что не сломаю седло, не погну раму, не испорчу окраску, не проколю камеры… Я и не подозревал, что он подвох подготовил. Оказывается, у велосипеда была поломана одна спица. Мирабиддинходжа сказал, что это я её сломал. Позвал на помощь старшего брата, и они вдвоём здорово нобили меня.

— Подождите, мы ещё с вами поговорим! — пообещал я тогда. Но разговора как-то не получилось. Не люблю мстить…

Сарохон лежала на шёлковых подушках, лениво отгоняя пучком травы назойливых мух.

— Здравствуйте, тётушка…

— Сто лет жизни тебе, молодец! — ответила знахарка, приподнявшись на локтях. — Коли поиграть пришёл, Мирабиддинходжи дома нет.

— У меня сестрёнка заболела. Бабушка велела вас позвать.

— Слава тебе господи! — обрадовалась Сарохон. — Сейчас прибегу, касатик, сейчас!

— Не забудьте захватить свой аппарат от сглаза, — сказал я на всякий случай.

Знахарка громко засмеялась, оторвала от пучка веточку мяты.

— Это райская трава, — сказала она, закатив глаза. — От всех забот и волнений ограждает человека. А врачую я без аппаратов, касатик, без аппаратов, с божьей помощью.

По дороге домой я нигде не останавливался, ни с кем не разговаривал, минуты за две дошёл. Пришёл, а Сарохон уже у нас сидит. Будто на крыльях прилетела. «Кто знает, может, в самом деле ей аллах помогает?» — невольно подумал я.

Сарохон подошла к кровати Донохон и вдруг широко зевнула. Глядя на неё, почему-то зевнули и мы. Потом она опять зевнула. И мы зевнули. И пошло — минут пять зевали все, никто не мог остановиться.

— Принесите свежей золы и гармалы[9], — приказала Сарохон.

Почитала молитву, свежую золу всыпала в пиалу, прикрыла тряпкой и начала ладонями растирать живот Донохон.

— Изыди, дьявол, убирайся в старую мельницу, сгинь с глаз долой, — бормотала Сарохон, шумно зевая. — Не оставлю тебя в покое, дьявол, пока не изыдешь…

Донохон притихла в своей постели, лицо её слегка разрумянилось. Бабушка побежала в дом и, радостно причитая, принесла денег и две банки сметаны. Сарохон пересчитала деньги, спрятала их за пазуху и ушла.

Ночью Донохон стало хуже. Я проснулся от её стонов, а бабушка ломала руки и всё приговаривала:

— Кто тебе разрешил играть у омута, внученька? Ведь там, в зарослях, жёлтые дьяволы водятся.