Опять ищу работу. По утрам скупаю целую кипу газет, просматриваю объявления. Их очень много. Даже столбы и деревья на остановках обклеены ими. Кому нужна машинистка, кому — секретарь, кому — сторож. Но не стану же я сторожем или ещё лучше — машинисткой?! Я хочу, чтобы работа была интересной и могла быстренько прославить меня. А в инженеры или в техники я не пойду. Потому что их работа тоже не фунт изюма. Вон Саид-ака из-за одной несчастной машины цемента какой шум поднял — страшно вспомнить. А ведь ещё герой. Небось больше двадцати — тридцати лет на стройке работал. А взять машину цемента не имеет права. Захочешь помочь, тебе тоже влетит по первое число. Нет уж, лучше не спешить, поискать что-нибудь такое, интересное, творческое…

Просмотрев газеты, я выходил на улицу. Вначале проверял знакомые столбы и деревья на остановках по Братскому проспекту, потом шёл по Навои, а напоследок сворачивал к площади Етти Агач.

Не зря умные люди сказали, что кто ищет — тот всегда находит. Однажды я увидел бумажку, приклеенную к телефонной будке. Это было то, что я так долго искал. «Городскому детскому театру требуются артисты, — говорилось в объявлении. — Принятые обеспечиваются жилплощадью. За справками обращаться в отдел кадров до 2 часов дня. Дирекция».

Значит, опять засияло моё солнышко. Артистом я стану в два счёта. Петь умею, плясать тоже. Не пройдёт и месяца, как моё имя загремит на всю республику, на весь Советский Союз. Зря жаловался на судьбу — я самый счастливый человек на свете!

Круглые электрические часы, висевшие на столбе, показывали без десяти минут два.

«А вдруг я опоздаю и моё место займёт кто-то другой? — подумал я со страхом. — Такого не должно случиться. В путь, Хашимджан, в путь!» Мне, наверное, позавидовал бы любой олимпийский чемпион по бегу — так быстро мчался. Без пяти минут два я стучался в дверь, обитую чёрным дерматином. Я решил, что лучше поговорить с самим директором, чем идти в отдел кадров. Так будет вернее.

В кресле за столом сидел маленький человечек, примерно на одну-две пяди ниже меня, наверно, одного роста с Хасаном, сыном дяди Саида. Сидит директор в кресле, а от ног его до пола около полуметра расстояния. Пышная чёрная борода закрывает всю грудь и исчезает где-то под столом. «Неужели этот Карабас тут директором?» — подумал я с удивлением.

— Чем могу служить? — оглушительно громко произнёс маленький человечек.

— Простите, мне директора…

— Я и есть директор театра.

— Знаете… это… я пришёл наниматься на работу.

— На какую работу?

— На обыкновенную работу. Артистом. По объявлению. Директор помахал ножками, помахал и кое-как опустился на пол. Обойдя стол, подошёл ко мне.

— Театр наш служит самому юному зрителю, брат мой, — начал он не спеша. — Это правда. Но хотя зрители наши — детишки, брат мой, в театре работают вполне взрослые, серьёзные люди. Артисты по образованию и призванию. Как видите, мы не сможем принять вас на работу. Вы для этого слишком молоды, брат мой. И театрального образования у вас, конечно, нет.

Директор перевёл дух, погладил бороду и продолжал, глядя куда-то в окно:

— Люди вашего возраста, брат мой, наше дело представляют как одно сплошное удовольствие. Им подавай славу, цветы и аплодисменты. А в сущности, жизнь актёра — это адский труд. Талант плюс труд. Кропотливый, изнурительный труд. Прежде чем мечтать об искусстве, брат мой, надо уяснить себе, есть ли у тебя способности. Ведь не всякий человек сможет войти в образ собаки, коровы или козы…

— Это я-то не смогу войти? Да я лучше любого вашего артиста умею лаять, блеять и мычать!

Директор подошёл к своему столу, вскарабкался в кресло и некоторое время сидел, склонив голову набок.

— Тогда давайте попробуем, брат мой, — сказал он потом. — Пролайте-ка собакой.

— Какой собакой?

— Например… например, вы старый, паршивый пёс…

— Кто, я пёс?!

— Да, да. Вы старый, паршивый пёс. Целыми днями лежите на улице у ворот, греясь на солнышке, ни на что не обращаете внимания. Вам всё надоело, всё приелось. Но дети, бегающие на улице, беспрестанно докучают вам. То привяжут к вашему хвосту пустую консервную банку, то дёрнут за вашу вонючую шерсть. Всё это вы терпеливо сносите, потому что привыкли к шалостям детворы. Но вот какой-то прохожий зазевался и наступил на ваш грязный хвост. Скажите, что вы тут сделаете?

— Я подниму морду, прорычу «ыр-р-р-р!» и останусь спокойненько лежать на месте, — ответил я не задумываясь.

— Браво! Видно, есть в вас божья искра, брат мой! Немного подзаняться, и будет у театра неплохая собака.

Потом меня прослушал Акыл Тургунов, главный режиссёр театра. Он собирался поставить пьесу, где собака играет одну из главных ролей.

— Старик, пролайте собакой, у которой недавно родились щенята, — попросил Акыл Тургунов.

Я пролаял.

— Нет, не так, — покачал головой режиссёр. — Вы не передаёте материнскую ласку и нежность, старик. Повторите, пожалуйста. Я повторил.

— Не годится, — махнул рукой Тургунов. — Вы не вживаетесь в образ, старик.

— Я вживусь, вот увидите! И ласку передам, и нежность — всё, что хотите! Только не отказывайтесь от меня!

Акыл Тургунов близко поднёс свой острый нос к моему уху.

— Выслушайте меня внимательно, старик, — зашептал он горячо. — И всё, что услышите, зарубите себе на носу. Наш театр переведён на хозрасчёт. Если касса пуста — пусто и в наших карманах, понимаете?

Я кивнул.

— Если мы выдадим слабый спектакль, если наши актёры будут играть кое-как, то зритель к нам больше не пойдёт. Кто останется в накладе? Мы с вами. Спектакль должен быть живым, интересным и реалистичным. Услышав лай собаки, зритель не должен думать, что это лает Хашимджан Кузыев. Он должен думать, что это лает настоящая собака. С четырьмя ногами, с хвостом и пастью. Вы меня понимаете, старик?

— Понимаю.

— В таком случае, старик, идите и репетируйте. Встретимся через неделю.

Итак, меня приняли на работу. С месячным испытательным сроком. Зарплату обещали выплачивать сдельно. Место в общежитии дадут через месяц, если зачислят в штат.

А пока посоветовали снять комнату. Мне это было на руку, потому что в общежитии я не смог бы репетировать.

Теперь всё зависело от меня самого.

С помощью волшебной шапочки я разыскал не комнатку, а небольшой дом с двориком, на окраине города. Прибив к калитке дощечку с надписью «Осторожно, во дворе злая собака!», приступил к репетициям.

В день я вживался в образы нескольких собак. В первой половине скулил, как голодный, осиротевший щенок. Потом лаял собакой, которая защищает своих детей. Во второй половине дня, и особенно по ночам, выл страшным голосом волкодава.

Спал я не на кровати, а у дверей, постелив под себя ветхий тюфячок. Научился просыпаться от малейшего шороха, как настоящая собака, и выть на луну.

Мои старания не прошли даром. Режиссёр слушал, как я лаю и вою, и с удовольствием жмурил глаза. Потом хлопнул меня по плечу и радостно воскликнул:

— Да вы гениальный артист, старик!

Наконец выпустили на сцену. Как договаривались, мне заплатили сдельно: сказал один раз «Гав!» — две копейки, два раза гавкнул — четыре копейки. На первом же спектакле я нагавкал на три рубля