людей. А я за весь свой век не прочитала ни одной и самой тонюсенькой книжицы. Только несколько страниц твоих учебников, когда подсказывала тебе…

Мурадхан-ака остановился и показал рукой на лежащее перед нами поле.

— Вот участок, поражённый тлёй. — Он вытер со лба пот и посмотрел на меня с надеждой. Медлить было нельзя.

— Та-ак! Листья, значит, поражены, да?

— Конечно, листья, что же ещё?! — с отчаянием простонал бригадир.

— Послушайте, а что, если взять кусты за основание и хорошенько потрясти? Не слетит эта гнусная тля?

— Бросьте шутить, агроном! Не время.

— Тогда обольём кусты водой и смоем нашего врага! Мурадхан-ака некоторое время смотрел на меня, потом поднял лицо к небу и захохотал. Он смеялся громко, раскатисто и никак не мог остановиться. Я тронул бригадира за плечо:

— Посмеялись, и хватит. Сколько у вас рабочих, товарищ бригадир?

— Пятьдесят пять, товарищ агроном.

— Пусть каждый из них нарежет по двадцать ивовых прутьев. Немедленно приступайте к работе. Через час соберётесь здесь, на этом месте.

Рабочие собрались раньше, чем через час. В руках они держали по небольшой вязанке ивовых прутьев. Я приказал всем занять по грядке.

— Берите по нескольку прутьев в каждую руку и бейте по листьям хлопчатника. Помните, чем усерднее вы будете трудиться, тем быстрее мы расправимся с врагом!

— Что вы надумали, агроном? — заорал бригадир диким голосом.

— Выполняйте приказание, товарищ Мурадхан-ака!

— Да вы в своём уме? Вы же погубите весь хлопчатник! — За хлопчатник я сам отвечаю. А вы отстали от жизни, бригадир: не знаете новых методов борьбы с тлёй. Придётся на ваше место другого человека подыскать.

Бригадир ничего не ответил. Резко повернулся и пошёл к рабочим…

Вот так-то, Мурадхан-ака! Кто тут агроном, вы или я, Хашимджан Кузыев? Приказал он вам — исполняйте, нечего мудрить. Не дурак он небось, ваш агроном. Дурака бы сюда не поставили…

Я похлопал прутиком по голенищу сапога, гордо вскинул голову и… что, вы думаете, я увидел? Я с ужасом увидел, что рабочие, держа вязанки прутьев наперевес, как винтовки со штыком, молча окружают меня. Выражение их лиц не обещало ничего хорошего.

Я попятился, попятился, потом кинулся бежать. Но тут оказавшийся поблизости Мурадхан-ака дал мне подножку. Я кубарем полетел в сухой арык.

Придя в себя, я услышал голоса, понял, что рабочие окружили меня плотным кольцом.

— Сейчас мы узнаем, что он имеет против нашего хлопчатника! — угрожающе пообещал кто- то.

— Что ты хочешь от невежи, Эшбай? — ответил ему другой рабочий. — Таскался, наверно, по ресторанам и танцулькам, пока в вузе учился. Вот и вся его учёба!

— Товарищи, а может, он сумасшедший? — вмешался кто-то третий. — На днях в районной газете объявление было. Там говорилось, что из дома сумасшедших сбежал один дурак. Как раз и приметы сходятся: рост около двух метров, очень тощий, заикается, слегка хромает на левую ногу…

— Может, он и не из дома сумасшедших, но что дурак — это точно. — По голосу я узнал, что это говорит Мурадхан-ака. — Дурак хуже врага, — продолжал он сердито. — Снять бы ему штаны да отхлестать этими самыми прутьями!

Вы не представляете, какой поднялся хохот, когда я испуганно и слишком поспешно схватился обеими руками за ремень.

— А вон директорский «газик» катится! — воскликнул Мурадхан-ака, когда рабочие немного притихли. — Пусть сам Насыров и решит, как быть с этим горе-агрономом…

У меня остановилось дыхание, перед глазами запрыгали чёрные точечки. Вот оно! Позорный конец… И никто меня теперь не спасёт!

— А я? — раздался вдруг тоненький голосок. — Ты забыл про меня, Хашимджан?

Какой же я дурак, что забыл про свою волшебную шапочку!

— Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя! Сделай меня невидимым! — прошептал я несколько раз подряд.

Как только я исчез, окружавшие меня люди поражённо загудели, а кое-кто не отказал себе в удовольствии пошутить:

— Глядите, глядите, как только услыхал, что едет Насыров, сразу растворился!

— Испарился!..

— Улетучился!..

Я не стал дальше слушать. Осторожно выбрался из кольца рабочих, которые принялись оживлённо обсуждать случившееся, и дал тягу. Жаль, даже попрощаться не пришлось с ними. Такие они были вначале добрые и сердечные люди.

Я только что слез с грузовика, в кузове которого трясся не знаю сколько часов. Теперь стоял у высокого дувала, глядел на огромные красно-жёлтые яблоки. Пустой мой желудок сводило судорогой. Сколько ещё времени пройдёт, пока раздобуду еды, неизвестно. А тут сами в рот просятся сочные яблоки. Легче всего, конечно, взять увесистый голыш и шибануть парочку-другую. Но на шум может прибежать хозяин сада. А я теперь знаю: на новом месте лучше не попадать во всякие истории…

Если бы давали звание чемпиона за лазание по заборам, уверен, я бы стал обладателем золотой медали чемпиона. Раз! — и я оказался верхом на дувале. Вот они, миленькие, душистые жёлто-красные яблоки, сами прижимаются к моему лицу. Бери и ешь на здоровье. Но я не стал их рвать. Потому что этот сад оказался не просто садом, а парком культуры и отдыха. Во всяких парках много народу, но тут людей собралось видимо-невидимо.

Большая площадь у памятника Алишеру Навои была уставлена несколькими сури[5]. На них сидели седобородые дедушки, пожилые люди с орденами и без орденов и попивали чаёк. Вдоль аллей, обсаженных цветами, гуляли приодетые парни и девушки. Между ними сновали мальчишки в пионерских галстуках. В стороне от аллей, под деревьями, жарились на мангалах шашлыки. От них шёл такой дух, что у меня слюнки потекли. Рядом с жаровнями дымился огромный котёл, установленный над врытым в землю очагом. Длинному дяде, готовившему плов, помогали пятеро здоровенных парней. Женщины в цветастых платьях пекли в печах — тандырах квадратные пирожки — самсу. Пыхтели паром, как паровозы, три пузатых медных самовара. Ребята моего возраста разносили чай. В общем, не поймёшь: свадьба — не свадьба, собрание — не собрание.

Я надел на голову свою шапочку, спрыгнул в сад и прямиком пошёл к женщинам, которые уже вынимали из тандыров румяную, пышущую жаром самсу и складывали на огромной плоской плетёной корзине. Я подсел к корзине и одну за одной съел три штуки самсы. И только после этого внимательно огляделся вокруг.

Женщины в цветастых платьях, и шашлычник, и те пятеро здоровенных парней, и длинный повар, и мальчишки, что разносили чай, и старики, сидевшие на сури, и гуляющие в аллеях парни и девушки — все кого-то ждали, то и дело поглядывали на ворота парка, украшенные алыми полотнищами.

Потом я увидел мальчишку на дереве. У него были разноцветные глаза. Один голубой, а другой — чёрный.

Я снял шапочку и подошёл к дереву, на котором сидел Разноцветный.

— Эй, послушай, что тут происходит?