— Есть какое-то несчастье, которое лежит на тебе и на твоем роде. Это я могу увидеть в тебе. Но все остальное от меня скрыто. Потому что ни видением, ни мыслью я не могу проникнуть в то, что произошло или происходит на Западе: тень лежит на всей земле Амана и уходит далеко через море. Почему ты не расскажешь мне все?

— Потому что это несчастье уже в прошлом, — ответила Галадриэль, — и я предпочитаю радость, еще оставшуюся здесь, печальным воспоминаниям. Ведь, может быть, будет еще достаточно горя, хотя надежда кажется пока яркой.

Тогда Мелиан посмотрела ей в глаза и сказала:

— Я не верю, что Нольдорцы пришли сюда посланцами Валар, как говорилось сначала, хотя они и появились в час нашей крайней нужды. Потому что они никогда не говорят с Валар, а их вожди не принесли Тинголу никакой вести ни от Манве, ни от Ульмо, ни даже от Ольве, брата короля, и от его собственного народа, что ушел за море. По какой причине, Галадриэль, высший народ Нольдора покинул Аман, подобно изгнанникам? Может, некое зло лежит на сыновьях Феанора, раз они стали своенравными и недобрыми? Разве я не близка к истине?

— Близка, — сказала Галадриэль, — но только никто нас не изгонял, а мы ушли по собственной воле, но против воли Валар. И мы явились сюда чрез многие опасности и вопреки Валар: отомстить Морготу и вернуть себе то, что он захватил!

И тогда Галадриэль рассказала Мелиан о Сильмарилях и об убийстве короля Финве в Форменосе. Однако, пока она еще не сказала ни слова ни о Клятве, ни об убийстве родичей, ни о сожжении кораблей в Лосгаре. Но Мелиан заметила:

— Теперь ты сообщила мне многое, а еще больше я почувствовала. Тень омрачила вас на долгой дороге из Тириона, но я вижу там зло, о котором должен узнать Тингол.

— Может быть, — сказала Галадриэль, — но не от меня.

И Мелиан больше не говорила с Галадриэль об этом, но рассказала королю Тинголу все, что услышала о Сильмарилях.

— Это великие вещи, — сказала она, — более великие, чем считают сами Нольдорцы, потому что в тех камнях, трудах погибшего Феанора, заключены ныне свет Амана и судьба Арда. И я предсказываю, что никакой мощи Эльдара не вернуть их, и мир будет разрушен в предстоящих битвах прежде, чем Сильмарили удастся отобрать у Моргота. Смотри: они убили Феанора и убьют еще многих других, как я предполагаю. А первым из тех, кому они принесли смерть, был Финве, твой друг. Моргот убил его, прежде чем покинуть Аман!

Тогда Тингол погрузился в молчание, исполненный печали и предчувствий, но потом сказал:

— Теперь я, наконец, понял причину прихода Нольдора с Запада, которому я прежде очень удивлялся. Не для того, чтобы оказать нам помощь, пришли они (это случайное совпадение), потому что тех, кто остается в Средиземье, Валар предоставляют самим себе, пока не настанет крайний час. Для мести и возвращения утраченного пришли Нольдорцы? Тем больше уверенность, что они будут союзниками против Моргота и не окажутся предателями в этой борьбе.

Но Мелиан сказала:

— Верно, что по этим причинам они пришли сюда, но и по другим также. Остерегайся сыновей Феанора! Тень гнева Валар лежит на них, и я чувствую, они причинили зло и Аману, и собственному роду. До времени уснувшая беда разделит князей Нольдора.

И Тингол ответил:

— Что мне до этого? О Феаноре мне известно, что он действительно был великим. О его сыновьях я слышал мало приятного, однако, они все же, вероятно, окажутся смертельными врагами нашего врага!

— Их мечи и их советы будут иметь два конца! — сказала Мелиан, и впоследствии они больше не говорили об этом.

Вскоре среди Синдара из уст в уста начали распространяться слухи о делах Нольдорцев до их появления в Белерианде. Не было сомнений, откуда исходили эти слухи, в которых злая правда искажалась и отравлялась ложью. Но синдарцы были еще неосторожны и доверчивы, и, как легко можно догадаться, Моргот им первым адресовал измышления своей злобы, потому что они еще не знали его.

И Сирдан, услышав эти черные известия, обеспокоился, ибо он был мудр и быстро понял, что правду или ложь несут вести, но сейчас их распространяет чья-то злоба. Правда, он полагал, что это злоба князей Нольдора, возникшая как следствие зависти, существовавшей между домами. Поэтому он послал вестников к Тинголу с тем, чтобы они рассказали ему все, что слышал Сирдан.

Случилось так, что в это время сыновья Финарфина опять были гостями Тингола, потому что им хотелось повидаться с сестрой Галадриэль.

Тогда Тингол, будучи в сильном возбуждении, сказал гневно Финроду:

— Нехорошо поступил ты, родич, скрыв от меня столь важные сведения. Но теперь я узнал о всех злых делах Нольдора.

И Финрод спросил:

— Что плохого я сделал тебе, вождь? И какими злыми делами в твоем королевстве опечалили тебя Нольдорцы? Никакого зла они не замыслили и не делали ни твоим родичам, ни кому-либо из твоего народа.

— Ты удивляешь меня, сын Эрвен, — сказал Тингол, — тем, что пришел к накрытому столу твоего родича с руками, обагренными от убийства родни твоей матери, и ничего не говоришь в свою защиту, не ищешь прощения.

Тогда Финрод сильно смутился, но промолчал, потому что не мог защитить себя, не обвинив при этом других князей Нольдора.

А этого он не склонен был делать перед Тинголом. Но в сердце Ангрода снова проснулись воспоминания о словах Карантира, и он с горечью воскликнул:

— Вождь, я не знаю, какую ложь ты слышал, не знаю, откуда она пришла, но руки наши не обагрены кровью! Нет вины на нас, разве лишь в том, что мы безрассудно слушали слова безумного Феанора, и речи его, будто хмель, ударили нам в голову. Никому не чинили мы зла во время пути, но сами потерпели великую несправедливость и простили ее. И за все это нас назвали твои доносчики предателями Нольдора: несправедливо, как тебе известно, потому что мы, храня верность, молчали перед тобой и тем заслужили твой гнев. Но теперь мы больше не станем сносить эти обвинения, и ты узнаешь всю правду!

И Ангрод заговорил с горечью против сыновей Феанора и рассказал о кровопролитии в Альквалонде, о приговоре Мандоса и о сожжении кораблей в Лосгаре. И он воскликнул:

— Почему мы, претерпевшие тягость битого льда, должны нести прозвище предателей и убийц родичей?

— Но тень Мандоса лежит и на вас, — сказала Мелиан.

Тингол долго молчал, прежде чем заговорил снова:

— Сейчас уходите, — сказал он, — потому что сердце горит во мне! Позже вы сможете вернуться, потому что я не закрою навсегда перед вами мои двери, родичи, попавшие в злую западню! Я сохраню дружбу с Фингольфином и его народом, потому что они жестоко поплатились за причиненное ими зло. И в нашей ненависти к той силе, что была причиной всех этих бед, мы отбросим свои обиды. Но запомните мои слова: никогда больше не стану я слушать язык тех, кто убил моих родичей в Альквалонде! И во всем моем королевстве, пока длится моя власть, не будут открыто говорить на нем. Пусть весь Синдар услышит мой призыв: никогда они не должны говорить на языке Нольдора или отвечать на него! А все те, кто станет пользоваться им, будет считаться убийцами своих родичей и отъявленными предателями своего рода!

И тогда сыновья Финарфина с тяжестью покинули Менегрот, понимая, что слова Мандоса оказались истинными и что ни один из Нольдорцев, последовавших за Феанором, не мог избежать тени, упавшей на его род.

И все случилось так, как сказал Тингол, потому что синдарцы услышали его слова, и впоследствии по всему Белерианду они отказались от наречия Нольдора и избегали тех, кто громко говорил на нем.

Изгнанники же приняли наречие Синдара для повседневного употребления, и только вожди Нольдора в разговорах друг с другом пользовались высшей речью Запада.