Хэшан Тикун рассказывает, что в Цинчжоу он видел двух монахов-иноземцев. Их наружность была причудливая какая-то, несовременная. В ушах висело по кольцу. Одеты были в желтый холст. Волосы вились кудрями.

По их собственным словам, они пришли из западных стран и явились к тамошнему губернатору, так как слышали, что он чтит Будду.

Губернатор послал двух курьеров из канцелярии, чтобы они проводили монахов в монастырь. Настоятель Лин-пэй встретил их не очень-то приветливо. Тогда курьеры, видя, как необыкновенно странны эти люди, угостили их на свой счет и остались с ними ночевать.

Один из них спросил иноземцев:

– В ваших западных краях много необыкновенных людей… Вот что, архат[64], нет ли у вас в запасе каких-нибудь фокусов – нам показать?

Один из монахов раскатисто захохотал. Потом высунул из рукава руку, и на ладони у него оказалась маленькая пагода, высотой еле-еле до фута! Она была вся в резьбе – прелесть, что за вещь!

На стене, в самой отдаленной и высокой части комнаты, был маленький киот для фигуры божества. Монах бросил туда пагоду – и она прямехонько, ровно и определенно туда встала, нисколько не скосясь, не наклонясь… Смотрят теперь: на пагоде лежат мощи Будды и излучают свет, ослепительно сияя на все помещение. Затем он поманил пагоду к себе рукой, и она снова упала в ладонь.

Другой монах засучил рукав и вытянул левую руку, да так, что она удлинилась футов на шесть, на семь. Зато правая рука стала сокращаться и сошла на нет.

Затем он вытянул правую руку, и с ней произошло то же, что с левой.

В Цзинане жил какой-то хэшан. Откуда он, никто не знал. Ходил босой, весь в лохмотьях и каждый день сидел в ресторанах, то в «Ненюфаре», то в «Светлом озере», бубнил свои молитвы и вещал о судьбе, собирая милостыню.

Однако когда ему давали вино, кушанья, деньги, рис, – всего этого он не брал. Спрашивали, что же ему нужно, – он не отвечал, и целый день никто не видел, чтобы он ел или пил.

– Послушай, учитель, – говорили ему, – если ты не ешь скоромного и не хочешь вина, тебе бы надо идти за милостыней куда-нибудь в горную деревушку или в какой-нибудь глухой переулок. Что за смысл тебе каждый день шляться по шумным местам, куда все льнут, словно муравьи на баранье сало?

Хэшан продолжал сидеть, сложа молитвенно свои ладони и бормоча напевы молитв. Ресницы по- прежнему были опущены, – длинные-длинные, с палец, если не больше. Сидел и делал вид, что не слышит.

Через некоторое время ему повторили вопрос. Тогда он вдруг раскрыл глаза и грозным голосом сказал:

– А я хочу просить именно так!

Потом опять принялся за бесконечный напев. Посидев еще довольно долго, вышел и поплелся прочь. Кто-то решил идти за ним и стал настойчиво от него домогаться, почему именно так он желает просить. Монах шел, не отвечая. Человек спросил его раза четыре. Тогда он опять резко ответил:

– Этого тебе знать не дано. Старый монах хочет именно так просить!

Через несколько дней он вдруг вышел за ворота южного города и улегся у дороги, как чурбан, не шевелясь в течение целых трех дней. Жители, боясь, что он умрет с голоду и доставит предместью хлопоты, пришли толпой уговаривать его перейти куда-нибудь в другое место. Если он хочет есть, его покормят, денег захочет – дадут! Но хэшан лежал с закрытыми глазами и не отвечал.

Тогда толпа стала его тормошить. Хэшан рассердился, выхватил из своих лохмотьев короткий нож и распорол себе живот. Залез туда рукой и разложил кишки рядами по дороге. Вслед за этим испустил дух.

Толпа ахнула от ужаса. Побежали в местное правление сообщить о случившемся. Затем похоронили монаха в бурьянных зарослях.

Потом как-то прорыли яму собаки, и рогожа обнажилась. Наступили на нее ногой – она была словно пустая. Разрыли – смотрят: нет, рогожа зашита по-прежнему и все же словно пустой кокон.

Кандидат второй степени (цзюйжэнь) Цзэн из провинции Фуцзянь одержал на экзаменах в Южном Дворце столицы блестящую победу и сейчас же с двумя-тремя товарищами по экзамену, тоже только что получившими степень, отправился гулять за город. Совершенно случайно они узнали, что в храме Будды Вайрочаны живет какой-то астролог, и вот сели вместе на коней, чтобы ехать туда погадать о своей судьбе.

Приехав, они вошли к астрологу в комнату и расселись. Тот, видя, каково их настроение, начал льстиво разглагольствовать. Цзэн сидел, обмахиваясь веером, и слегка улыбался.

– Скажите, – спросил он прямо, – есть у меня в судьбе «змей и яшма» первого министра[66]?

Гадатель сделал важное, серьезное лицо и сказал:

– Будете в течение двадцати лет первым министром в царствование великого мира.

Цзэн был очень рад.

Стал накрапывать легкий дождь. Цзэн с товарищами зашли укрыться от дождя в келью хэшана. Там был какой-то старый монах с глубоко посаженными глазами и высоким носом. Он сидел на молитвенном коврике, смотрел надменно и не обратил на вошедших никакого внимания. Те тоже, сделав ему кое-как приветствие, залезли на диван и стали разговаривать между собой, причем поздравили Цзэна со званием первого министра. Душа молодого человека была охвачена высочайшим подьемом, и он, обращаясь к своим спутникам, говорил им:

– Когда я буду великим министром, знай, Чжан Няньчжан, я тебя устрою в губернаторы на юг; тебя, свояк, – в генералы… Даже тебя, старина, моего слугу, и то устрою так, что у тебя будут тысячи. Тогда все мои желания будут удовлетворены. Довольно с меня!

Весь диван покатился со смеху… Дождь за дверями лил все сильнее и сильнее. Цзэн устал и прилег на диван. Вдруг он видит, что к нему являются двое императорских секретарей и вручают ему собственноручно подписанный указ государя, призывающего великого министра и наставника Цзэна к разрешению государственных задач. Цзэн, крайне удовлетворенный, сейчас же кинулся во дворец. Войдя к государю, он был принят лично и посажен пред его лицом. Государь говорил с ним очень долго и ласково и в заключение всего распорядился, чтобы все чины, начиная от третьего класса и ниже, зависели от его назначений и увольнений. Государь пожаловал ему расшитый змеей «ман» халат и яшмовый пояс, а также великолепного породистого коня. Цзэн облачился, поклонился государю и вышел.

Когда он пришел к себе, то перед ним был уже не тот старый дом, в котором он жил ранее… Расписные балки, резные скульптурные перекладины – все это было доведено до совершенства красоты и внушительной серьезности. Цзэн думал и не мог понять, как все это и с такой быстротой могло достичь такой чудесной перемены.

Однако, не подавая вида, он покрутил свою бороду, слегка крикнул – и сейчас же ему в ответ, как гром, прокатилось эхо ответных кликов свиты. Появились сановники всех степеней с подарками, состоящими из заморских вещей. Согнувшись, с раболепными приветствиями входили они к нему и выходили шеренгами. Теперь, когда приходили главы министерств, то он, как говорится, спешил им навстречу, «надев туфли задом наперед»[67]. Когда приходили их секретари и помощники, он делал им простое ручное приветствие и сейчас же заговаривал. Тех же, кто был