никаких Эннеров!

— На это нужны деньги, Винсент. А я не скопил ни сантима.

— Денег мы где-нибудь раздобудем.

— Сам знаешь, торговля картинами налаживается медленно.

— Ну и пусть медленно. Мы будем работать день и ночь и помогать тебе, пока ты не поставишь дело.

— А как мы до той поры будем жить? Ведь надо же подумать и о хлебе.

— Ты упрекаешь меня в том, что я ем твой хлеб?

— Бога ради, Винсент, ложись спать. Ты меня совсем замучил.

— А я не хочу спать. Я хочу, чтобы ты сказал мне правду. Почему ты не уходишь от Гупиля? Потому только, что тебе надо содержать меня? Ну, говори же правду. Я тебе как жернов на шее. Я тяну тебя на дно. Я вынуждаю тебя держаться за службу. Если бы не я, ты был бы свободен.

— Если бы я был немного поздоровее да посильнее, я задал бы тебе хорошую трепку. Видно, придется мне позвать Гогена, чтобы он тебя отдубасил. Мое дело служить у Гупиля, Винсент, служить верой и правдой. Твое дело — писать картины, писать до конца дней. Половина моих трудов у Гупиля принадлежит тебе; половина твоих полотен принадлежит мне. А теперь марш с моей кровати, дай мне заснуть, не то я позову полицию!

На следующий день Тео, вернувшись с работы, протянул Винсенту конверт и сказал:

— Если тебе сегодня нечего делать, можешь пойти со мной на этот званый вечер.

— А кто его дает?

— Анри Руссо. Посмотри на пригласительную карточку.

Там были две строчки простеньких стихов и цветы, нарисованные от руки.

— Кто это такой?

— Мы зовем его Таможенником. До сорока лет он служил сборщиком пошлин где-то в глуши. А по воскресеньям, как Гоген, занимался живописью. Приехал в Париж несколько лет назад и поселился в рабочем районе близ площади Бастилии. Он нигде не учился, ни одного дня, однако пишет картины, сочиняет стихи и музыку, дает уроки игры на скрипке детям рабочих, играет на фортепьяно и обучает рисованию каких-то двух стариков.

— Что же он пишет?

— Главным образом фантастических зверей, среди еще более фантастических джунглей. А джунгли он видел только в ботаническом саду. Это крестьянин и примитив по самой натуре, хотя Поль Гоген и подсмеивается над ним.

— А какого ты мнения о его работах, Тео?

— Понимаешь, трудно сказать. Все смотрят на него как на слабоумного.

— Ну, а ты как думаешь?

— В нем есть что-то от невинного младенца. Вот пойдем сегодня к нему, и тогда суди сам. Все его полотна висят у него на стенах.

— Должно быть, у него водятся деньги, раз он устраивает вечера.

— Ну нет, это, пожалуй, самый бедный художник во всем Париже. Даже скрипку, чтобы давать уроки, ему приходится брать напрокат, так как купить ее он не в состоянии. А вечера он устраивает с определенной целью. Погоди, сам увидишь.

Руссо жил в доме, где ютились одни рабочие. Его комната была на четвертом этаже. Улица кишела пронзительно визжавшими ребятишками; смешанный запах кухни, прачечной и нужника мощной струей ударял в ноздри стороннего человека, стоило только ступить на порог.

Тео постучал, и Анри Руссо открыл дверь. Это был невысокий коренастый человек, по своему сложению очень похожий на Винсента. Пальцы у него были короткие и толстые, голова почти квадратная. Его нос в подбородок казались крепкими, как камень, а взгляд-широко раскрытых глаз был совершенно невинным.

— Вы оказали мне честь своим приходом, господин Ван Гог, — сказал он мягким, приветливым тоном.

Тео представил ему Винсента. Руссо пододвинул стулья и пригласил их сесть. Комната у него была живописная, даже веселая. На окнах Руссо повесил занавески из деревенского полотна в красную и белую клетку. Стены тесными рядами покрывали картины, изображавшие диких зверей, джунгли и невероятные, фантастические пейзажи.

В углу, около старого разбитого пианино, явно волнуясь, стояли четыре мальчика со скрипками в руках. На каминной доске лежало домашнее печенье, посыпанное тмином, — произведение рук Руссо. По всей комнате в ожидании гостей были расставлены скамейки и стулья.

— Вы пришли первым, господин Ван Гог, — говорил Руссо, обращаясь к Тео. — Критик Гийом Пилль обещал удостоить меня своим присутствием и привести целую компанию.

С улицы донесся шум — завопили дети, протарахтели по булыжнику колеса экипажа. Руссо кинулся к двери. В коридоре послышались звонкие женские голоса.

— Не останавливаться, не останавливаться! — гудел какой-то мужчина. — Одной рукой держись за перила, а другой зажимай нос!

За этой остротой последовал взрыв смеха. Руссо, который все это хорошо слышал, повернулся к Винсенту с улыбкой на лице. Винсент подумал, что ни у одного мужчины ему еще не приходилось видеть таких ясных, таких невинных глаз, — глаз, в которых не было и тени неприязни.

В комнату ввалилась компания, человек десять — двенадцать. Мужчины были во фраках, женщины в нарядных платьях, изящных туфлях и длинных белых перчатках. Они принесли с собой запах дорогих духов, пудры, шелков и старинных кружев.

— Ну, ну, Анри, — кричал Гийом Пилль своим басовитым, рассчитанным на эффект голосом, — как видите, мы явились. Но мы не можем здесь долго засиживаться. Мы идем на бал к принцессе де Брой. А пока что вы должны развлечь моих друзей.

— О, как я хотела познакомиться с вами, — проникновенно сказала тоненькая девушка с темно- рыжими волосами, в платье ампир с низким вырезом. — Только подумать, великий художник, о котором говорит весь Париж! Вы поцелуете мне руку, господин Руссо?

— Будь осторожнее, Бланш, — предостерег ее кто-то. — Знаешь… эти художники…

Руссо улыбнулся и поцеловал ей руку. Винсент отошел в угол. Пилль и Тео занялись разговором. Остальные парами расхаживали по комнате, обсуждали, громко смеясь, полотна Руссо, щупали занавески, перебирали вещи и обшарили, в поисках нового повода для шуток и острот, каждый закоулок.

— Господа и дамы, не угодно ли вам присесть, — обратился к ним Руссо. — Оркестр исполнит для вас одно из моих произведений. Я посвятил его господину Пиллю. Оно называется «Шансон Раваль».

— Сюда, все сюда! — скомандовал Пилль. — Руссо хочет дать нам представление. Жани! Бланш! Жан! Садитесь же. Это будет неповторимо.

Четыре дрожащих от страха мальчика подошли к единственному пюпитру и стали настраивать скрипки. Руссо сел за пианино и закрыл глаза. Через секунду он сказал: «Начали», — и ударил по клавишам. Его сочинение представляло собой наивную пастораль. Винсент старался внимательно слушать, но наглые смешки гостей не давали ему сосредоточиться. Когда музыка смолкла, все шумно зааплодировали. Бланш подбежала к пианино, положила руки на плечи Руссо и сказала:

— Это было так прекрасно, господин Руссо, так прекрасно! Я растрогана, как никогда в жизни.

— Вы мне льстите, мадам.

Бланш взвизгнула от смеха.

— Гийом, вы слышите? Он считает, что я ему льщу!

— Я сыграю вам сейчас еще одно сочинение, — объявил Руссо.

— Спойте нам одну из ваших поэм, Анри. Ведь у вас их так много!

Руссо улыбнулся улыбкой младенца.

— Хорошо, господин Пилль, я спою вам поэму, если угодно.

Он отошел к столу, перелистал пачку бумаг и выбрал какой-то листок. Затем он вновь уселся за пианино и взял несколько аккордов. Винсенту музыка понравилась. Несколько строк стихотворения, которые он уловил, тоже показались ему очаровательными. Но общее впечатление было до нелепости