— Ну кое-что выяснили по нему. Утром Захаров был в церкви. Часов примерно до десяти. Потом видели здесь, в Воздвиженском, в магазине продуктовом. Вернулся он домой около трех часов дня. Затем находился дома.

— А вечером; в шесть часов?

— Соседи не видели, чтобы он куда-то выходил двора. Жена говорит — был дома, с внуками играл, телевизор смотрел. После «Времени», по ее словам, они спать легли. Тут у нас, Никита, не Москва, спать рано ложаться, с курами. Чего свет-то зря жечь?

— Насчет Мячикова что-нибудь есть?

— Ну этого придурка я лично как облупленного знаю, — Кулешов усмехнулся, — при мне он тут куролесил, публично при женском поле, так сказать, обнажался.

— Чокнутый он? — спросил Колосов.

— Да вроде нет. Чтобы там заговаривался или слюни пускал, как олигофрен, — этого нет, но с чудиной.

— Так где же он? Нашли его?

— Ищем. Дома его нет, на станции — он там часто ошивается — тоже. Да не беспокойся ты, найдем, никуда он от нас не денется. Только, если честно, в то, что он отца Дмитрия убил, я не верю.

— Почему?

— Потому что слизняк он, этот Мячиков. Дохляк, и на уме у него совсем другое. Бегает небось где- нибудь как кобель, девок подкарауливает. Найду я его, из-под земли достану, только… Ладно, а с результатами вскрытия что?

Колосов достал предварительный отчет судмедэксперта, присланный по факсу.

— Ничего нового, те же выводы, что и раньше, — ответил он, — дактилоскопическая экспертиза тоже Ничего интересного нам не дает на этот раз. На портфеле, на обложках книг отпечатки пальцев самого потерпевшего. Убийца портфель не трогал. В близкий контакте жертвой не входил: борьбы, сопротивления не было. Вряд ли старик даже сумел увидеть нападавшего — удар нанесен по голове сзади. Насчет молодняка в Лесном выяснили?

— Фамилии установили. В Лесном двое подходят под описание Волкова: некий Алексей Изумрудов двадцати лет и Валентин Журавлев — этому девятнадцать. Остальные все старше по возрасту. Изумрудов работает в Лесном с мая месяца.

— Кем? — спросил Никита.

— Выясняем. Вроде, как все — что-то там реставрирует.

— Вроде. Надо точно. А Журавлев?

— У этого мать Долорес Дмитриевна Журавлева в Лесном научным консультантом работает, ее Салтыков нанял. А парень при ней. Но чтобы они часто церковь посещали, с отцом Дмитрием знакомы были близко — свидетельств этому нет. Надо допросить пацанов, выяснить, кто из них и зачем в тот день настоятелю приходил, как Волков показывает.

— Я все хотел спросить — этот Волков Михаил Платонович, он доктор по каким хворобам, он в райцентре у вас в больнице работал?

Кулешов покосился на Колосова.

— А он сам разве тебе не сказал? Стройно. Да нет, Никита, он не в райцентре работал. А здесь, в Лесном. Он психиатр. Сейчас в Институте Сербского вроде консультирует. В последние-то годы, как больницу здесь закрыли, ему туго пришлось — он ведь там должность главврача исполнял.

— Да? А он постоянно тут живет?

— На даче-то? Это у него еще от отца дача осталась. Отец у него тоже психиатр был знаменитый, профессор. В этом году Волков как весной в мае месяце приехал, и не уезжает. В прошлые годы летом тут жил, а так в Москве.

— Он не женат, что ли?

— Разведен. Вроде потому сейчас и живет на даче, жена в Москве квартиру оккупировала.

— Опять вроде. Самое любимое слово у тебя, как я погляжу. — Колосов покачал головой. Однако наезжать Кулешова было особо не за что. С Волковым он сам допустил оплошность, не выяснив в разговоре все досконально.

— Что он в день убийства делал, установили?

— Нет. Трудно установить. Дача его на отшибе. Соседей нет, сам он сюда, в поселок, не часто заглядывает. Ездит на машине — белая «Волга» у него, продукты Москвы привозит. Сам он говорит, что в тот день видел отца Дмитрия с кем-то из Лесного, когда мимо церкви проезжал. Но где он находился и что делал вечером с четырех до семи часов, проверить пока не представляв возможным. Одно могу сказать: никаких вразумительных мотивов для убийства священника лично у Волкова я не усматриваю. Знакомы они были сто лет, по-соседски общались. Ну зачем, скажите, врачу-психиатру, интеллигентному человеку раскраивать череп старику-священнику?

Колосов не ответил. В принципе, пока все это пока лишь пустое сотрясение воздуха — все эти риторические вопросы, предположения, догадки.

День пролетел в мгновение ока. Катя всегда поражалась скоротечности времени в некоторые моменты жизни. Казалось, вот только что они приехали в Лесное. Был пасмурный осенний полдень. И вот уже снова тьма за окном, и они с Мещерским едут назад в Москву. Впереди огни, а на часах уже без малого полночь. Все уже позади, в прошлом, а калейдоскоп впечатлений, словно кино, продолжает крутиться перед вашим взором. Что вспомнить, что выделить в этом сумбурном мелькании, в этом хороводе, где все лица — новые, а голоса — чужие? Что же вспоминается ярче всего?

Вот они с Романом Валерьяновичем Салтыковым, Натальей Павловной и Долорес Дмитриевной торжественной процессией шествуют по перку. Салтыков, как царь Петр на верфи, широко шагает, дышит полной грудью, сверкая глазами, восторженно повествует о том' как здесь будет прекрасно через каких- нибудь год-два. A они как свита за ним гуськом по лужам, по рытвинам, по ямам, по ухабам. Катя едва не сломала каблук-шпильку в одной такой рытвине, подумав, что в это дворянское гнездо уместнее было бы, наверное, одеться как на субботник.

Рабочие-украинцы на берегу пруда забивали под чутким руководством охрипшего от усердия и ругани Дениса Малявина какие-то сваи в раскисший грунт.

— Особого расцвета усадебно-парковый комплекс Лесное достиг уже в первой половине восемнадцатого века, когда полновластной хозяйкой поместья стала сестра вице-канцлера императрицы Елизаветы Петровны Мария Бестужева. Лесное досталось ей по наследству, от ее первого супруга, любимца и сподвижника Петра Первого Павла Ягужинского, — тоном, провинциального экскурсовода-сказителя вещала Наталья Павловна Филологова. — После его кончины Мария, урожденная Головкина, вышла замуж за Михаила Бестужева, и примерно с 1728 года она начала регулярно посещать свою подмосковную вотчину Лесное. При ней перестраивается само здание усадьбы, возводятся многочисленные хозяйственные постройки, флигели. Разбивается на английский манер обширный парк. Здесь появляются пруды летние и зимние павильоны, гроты. Вот эта аллея, по которой мы с вами сейчас идем к так называемому Царскому пруду…

Катя помнила, как они, спотыкаясь, брели по аллее. И, несмотря на свой крайне запущенный вид, эта старинная аллея была прекрасна: по бокам вековые дубы липы, как стража в осеннем уборе. Только вот под ногами словно кроты нарыли вековые ходы.

— Аллея оканчивалась у павильона, носившего название «Версаль», — продолжала Наталья Павловна. — Сейчас, как видите, от него сохранился только фундамент, но…

— Именно этот павильон я хочу восстановить по старым гравюрам и чертежам, — перебил ее Салтыков. — Работы начнем уже на следующей неделе. Думаю, до зимних холодов мы успеем подвести туда все коммуникации, а может быть, и стены возведем. Это будет, по моим планам, нечто вроде музыкального салона. Сережа, через год ты не представляешь — аллея в подсветке, окна павильона смотрят на зеркальную гладь воды, и музыка, музыка струнный квартет играет Моцарта, Гайдна, праздничный фейерверк…

— На противоположной стороне пруда вы можете видеть павильон «Зима», — снова подхватила Наталья Павловна. — В первоначальном виде с восемнадцатого века он не сохранился, неоднократно