Тут Килборн прервал свою речь, чтобы сделать глоток портвейна, рука, в которой он сжимал бокал, заметно дрожала.

— Могу ли я попросить еще вина? — спросил он.

Наливая ему вина, стальной магнат с настоящей теплотой, которую не смогли победить его обычные грубость и черствость, отметил:

— Бен, единственное, что вам сейчас нужно, — это хорошо выспаться. Вот, выпейте, но больше вам нельзя, а то не сможете заснуть…

Со стороны письменного стола раздался басовитый гудок зуммера. Двигаясь как автомат, Килборн стал подниматься с кресла, но Каллен усадил его обратно, а затем подошел к телефонам и поднял трубку белого аппарата.

Положив руку на плечо Килборна, пастор стал вслушиваться в разговор вместе с ним.

— …Нет, это Каллен… Вормен? Продолжайте… Хорошо… Хорошо… Меня это не удивляет, за что же, по-вашему, мы платим вам деньги?.. Тилни? Он не сможет изменить ход событий…

Далее разговор продолжался в том же духе. Десять минут спустя стальной король повесил трубку, а когда он вновь повернулся к пастору и секретарю, огонь в его глазах свидетельствовал о страстях, снова переживаемых этим человеком.

— Боже, благослови Америку! — произнес Бен Килборн и залпом допил вино.

Волевой подбородок пастора подался вперед.

— Это война?

Каллен кивнул.

— Завтра, — сказал он, а затем посмотрел на часы и поправил себя: — То есть сегодня.

Пастор глубоко вздохнул:

— В этом случае нам всем нужно обратиться к Богу. — Он откашлялся, прочищая горло. — Каллен, пришло время мне срочно заняться своим выступлением.

Боюсь, оно не будет столь же эффективным, как публикация мистера Килборна. — Пастор, казалось, забыл придать своему голосу звучность, необходимую оратору, и речь его стала порывистой.

— Прюитт, вам предстоит выступление? — спросил Каллен. — Может, сначала выпьете молока?

— Нет, спасибо. Или ладно, я выпью его. Я не могу должным образом настроиться на героический лад, попивая молоко. Каллен, я заглянул к вам этим вечером, чтобы сказать вам кое-что, просто я не мог сделать это ранее. — Пастор отпил на треть молока из своего стакана. — Вы, конечно, знаете, все прошлые пять воскресений я молился о том, чтобы не было войны. Вы знаете, как я страшусь войны.

Каллен кивнул:

— Такая уж у вас работа. Это обстоятельство может повлиять на сумму, которую я проставлю в моем пасхальном чеке?

— Нет. На некоторые чеки это уже повлияло. Но не на ваш. С вами приятно иметь дело, и вы — неплохой человек. Я тоже. Вот именно это я и пришел сказать вам. Если завтра, то есть уже сегодня, будет объявлено о начале войны, я хорошо представляю себе, чего будет ждать от меня моя конгрегация, включая вас. Она ожидает, что в следующее воскресенье я скажу в своей проповеди, мол, мне стало известно, что Господь изменил свое мнение. Так вот, Он не менял своего мнения, равно как и я. Я всегда буду против войны и всегда буду говорить об этом.

— Вот как? — отреагировал на это Каллен. — Но тогда мы вышвырнем вас отсюда.

— Я скажу то, что сказал.

— Может быть. До воскресенья еще целых шесть дней. Да ерунда это, Прюитт, ведь вы же совершите самоубийство.

— Разумеется. Но вот вам моя полная исповедь: трудность моего выбора носит не духовный и не эмоциональный характер, это скорее проблема интеллектуального плана. Ее точно определил мистер Килборн — все очень глупо. Мой выбор — не между жизнью и смертью; мой выбор между самоубийством — духовным или физическим. Я всегда буду противником войны. Именно это мне и хотелось сказать вам, Каллен, а также предупредить, что я далеко не одинок. Вполне возможно, вас ожидают беды, о существовании которых вы сейчас и не подозреваете. Вам потребуется мужество. У меня оно есть.

Каллен пристально смотрел на пастора.

— Дело не в мужестве, а в опасении промочить ноги, — сказал он. — Вы мне нравитесь, Прюитт, но все же не следует сваливать все на нас. Выспитесь хорошенько, утро вечера мудренее. Приходите завтра. Я буду весь день занят, но пообедаю дома. Моя жена позвонит вам. — Затем Каллен обратился к своему секретарю: — Бен, вы тоже нуждаетесь в хорошем отдыхе. Поднимайтесь к себе и ныряйте в койку. Завтра я обойдусь без вас. А что касается вашего увольнения, вам лучше забыть о нем до окончания войны. — Он снова повернулся к пастору: — Пойдемте, Прюитт, я провожу вас. Я тоже устал.

— Каллен, нет никакого смысла в том, чтобы я приходил к вам завтра. Мое решение принято.

— Ладно, ладно, посмотрим. Заходите. Спокойной ночи, Бен.

Стальной магнат и пастор вышли из библиотеки, и Бен Килборн остался один. Он сидел, глядя на бокал вина в своей руке и отмечая, что рука его уже не дрожит. Ему подумалось, что это странно, и, уставившись на нее, Бен надолго замер в ожидании. В конце концов рука и в самом деле начала дрожать. Бен не сводил с нее взгляда. Внезапно он вскочил, размахнулся и швырнул бокал в групповую фотографию совета директоров Федеральной стальной корпорации, висевшую на стене над письменным столом. Бокал плашмя ударился о фотографию, и хрустальные брызги разлетелись по всей комнате.

Чтобы проверить, дрожит рука по-прежнему или нет, секретарь посмотрел на нее и с горечью пробормотал себе под нос:

— Да, я болен.

Гараж на Мэриленд-авеню был одним из самых современных и доходных во всем Вашингтоне. Он располагался на четырех этажах, был оснащен круто изгибающимися бетонными пандусами, лифтами, ярко-красными передвижными автозаправочными постами на колесах и имел опрятную, по-деловому уютную контору.

Все четыре этажа были заполнены могучими и изящными в своих массивных очертаниях механическими зверями на четырех колесах, которые, напившись бензина, ждали команды, чтобы взреветь мотором и помчаться туда, куда прикажет их повелитель. Здесь стояли двухместные купе-родстеры, а также лимузины и седаны.

Площадку первого этажа занимали более внушительные и менее грациозные транспортные средства, обеспечивающие городскую розничную торговлю, среди них — три черных фургона для перевозки элегантных изделий компании «Причард и Тримен». Снобизм владельцев дошел до того, что имя компании, представленное микроскопической надписью в нижнем углу, оказалось практически невидимым. Здесь ночевали также дюжина «фордов» городской почтовой службы, огромные грузовики с надписью «КЛЕЙНМАН», растянутой по всему борту с каждой стороны, и пять других, темно-красных, среднего размера крепеньких грузовичков с надписью «Каллахен. Высококачественная бакалея, гастрономия и мясные продукты». Последний вариант надписи представлял собой своеобразный компромисс между аристократической ненавязчивостью «Причард и Тримен» и вызывающей раздражение кичливостью Клейнмана. В шесть часов вечера, после трудового дня, один из этих пяти грузовичков был загнан на стоянку Вэлом Оркаттом.