Из мансарды, с третьего этажа дома, донеслись голоса, звук шагов. Хлопнула дверь. Затем шепот стал более явственным, и в комнату вошла Ани. Служанка осталась в коридоре.

— Входите! — пригласил Мегрэ. — Да скажите же ей, чтобы она не боялась. Пусть войдет.

Девушка вошла, невзрачная, широколицая, растерянная. На длинную, до пят, ночную рубашку из кремовой бумазеи наброшено пальто. С заспанными глазами, растрепанная, она пахла теплой постелью.

Комиссар обратился к Дюкло:

— Спросите ее по-голландски, была ли она любовницей Попинги?

Г-жа Попинга болезненно поморщилась и отвернулась.

Вопрос перевели. Служанка энергично затрясла головой.

— Повторите вопрос. Спросите, не пытался ли хозяин добиться от нее чего-нибудь?

Снова протест.

— Предупредите, что ей грозит тюрьма, если она не скажет правду. Разбейте вопрос на части. Обнимал ли ее Попинга? Заходил ли он когда-нибудь к ней в комнату?

Девушка вдруг разрыдалась, закричала:

— Я не сделала ничего плохого!.. Клянусь, ничего!

Дюкло перевел. Поджав губы, Ани пристально смотрела на служанку.

— Так была она его любовницей или нет?

Но разговаривать со служанкой уже не представлялось возможным. Она протестовала, плакала, просила прощения. Половина ее объяснений тонула в рыданиях.

— Не верю! — заключил наконец профессор. — Насколько я понял, Попинга приставал к ней. Когда они оставались в доме одни, он крутился возле нее на кухне, обнимал. Однажды зашел к ней в комнату, когда она одевалась. Давал потихоньку шоколад. Но не «больше.

— Она может идти к себе.

Было слышно, как девушка поднялась по лестнице, затем заходила по комнате. Мегрэ повернулся к Ани:

— Не сочтите за труд посмотреть, что она там делает?

Ани быстро вернулась.

— Она хочет немедленно уехать. Ей стыдно! Она и часа не желает оставаться в доме. Просит прощения у моей сестры. Говорит, что поедет в Гронинген или еще куда-нибудь, но жить в Делфзейле не будет.

И агрессивно добавила:

— Вы этого хотели?

Стрелки показывали 10 часов 40 минут. Голос в приемнике объявил:

Наши передачи окончены. Спокойной ночи, дамы и господа.

Затем очень приглушенно, как бы вдали, зазвучала музыка — начала работать другая станция.

Мегрэ с раздражением выключил приемник, и внезапно наступила полная тишина. Бетье не плакала, но все еще прятала лицо в руках.

— Беседа продолжалась? — спросил комиссар с заметной усталостью.

Ему никто не ответил. Лица у всех были напряжены еще больше, чем в гостинице «Ван Хасселт».

— Прошу простить меня за столь тягостный вечер, — Мегрэ обращался главным образом к г-же Попинга. — Но не забудьте, ваш муж был еще жив. Он находился здесь, немного возбужденный коньяком, вероятно, добавил…

— Да.

— Он был приговорен, понимаете? Приговорен тем, кто за ним наблюдал. И каждый, кто сейчас отказывается говорить все, что знает, становится пособником убийцы.

Баренс икнул, его трясло.

— Правда, Корнелиус? — спросил вдруг Мегрэ, глядя ему в глаза.

— Нет! Нет! Неправда!

— Тогда почему вы дрожите?

— Я… Я…

Он был в предкризисном состоянии, как в тот вечер на дороге к ферме.

— Послушайте. Приближается час, когда Бетье уехала с Попингой. Вы, Баренс, вышли сразу же за ними и какое-то время преследовали их. Вы что-нибудь видели?

— Нет!.. Неправда.

— Да перестаньте же! После того как эти трое ушли, здесь остались госпожа Попинга, Ани и профессор Дюкло.

Они поднялись наверх.

Ани подтвердила, кивнув.

— Все разошлись по своим комнатам, верно? Скажите, Баренс, что вы увидели?

Под пристальным взглядом Мегрэ Баренс засуетился.

Нет!.. Ничего! Ничего!

— Вы не видели Остинга? Он прятался за деревом.

— Нет.

— Но вы бродили вокруг дома. Неужели вы ничего не заметили?

— Не знаю… Я не хочу… Нет!.. Это невозможно!..

Все смотрели на юношу, он же не решался поднять глаза. Мегрэ безжалостно продолжал:

— Сначала вы что-то увидели на дороге. Два велосипеда.

Они должны были пересечь участок, освещенный маяком.