Тимар предпочел бы, чтобы его допрашивали как других: задавали сухие вопросы, а он стоял бы перед столом.

Почему все так упорно, с таким любопытством разглядывают его и отводят ему особое место в городской жизни? Вплоть до властей, которые теперь допустили его в свой круг и посвятили в свои тайны.

— Само собой разумеется, вы ничего не знаете? Лесорубы помалкивают. Ни один ничего не скажет, это естественно. В другое время мы, вероятно, могли бы замять дело. Вы не видели, чтобы в течение вечера кто-нибудь выходил?

— Не видел никого.

— Надо вам в один из ближайших вечеров пообедать у нас, — предложил губернатор. — Жена будет очень рада с вами познакомиться. Не забудьте также, что у нас есть клуб, очень скромный клуб, и помещается он напротив мола. Это лучше, чем ничего. Если вам захочется сыграть в бридж…

Он поднялся и с непринужденностью человека, привычного к аудиенциям, положил конец разговору.

— До свидания, любезный друг. Если я вам почему-либо буду нужен, пожалуйста, не стесняйтесь.

Тимар поклонился неловко и слишком официально.

На улице, лишь только он увидел море, плоское, как пруд, перед ним опять возникло видение, преследовавшее его в это утро: карта Франции, совсем маленькой Франции, на краю океана, знакомая карта, с реками, департаментами, которые он мог вычертить в памяти, с городами. Губернатор был родом из Гавра, его жена — из Коньяка.

Один из лесорубов — выходец из Лиможа, другой — из Пуатье. Буйу родился в Морване. Все они были соседи. Тимар из Ла-Рошели мог бы за несколько часов приехать в гости к любому из них. Здесь они были объединены, горсточка людей, населявшая узкую полосу возделанной земли на опушке экваториального леса.

Суда приходили и уходили, пароходики вроде сегодняшнего носились как мухи под гудение лебедок. На высоте, господствовавшей над Либревилем, было кладбище, ненастоящее кладбище!

Нет, его подавляло ощущение не только большой дали, но еще и бесполезности своего пребывания здесь.

Бесполезно бороться с солнцем, проникающим сквозь все поры! Бесполезен хинин, от которого его тошнит и который нужно глотать каждый вечер! Бесполезно жить и умереть, чтобы четыре голых негра зарыли тебя на ненастоящем кладбище!

«Как вам пришло в голову приехать в Габон?» — спросил его губернатор.

А он сам? А другие? А тот резидент «Сакова», который из дебрей леса грозит застрелить всякого, кто попытается занять его место?

Стоял август. В Ла-Рошели, близ входа в порт, на пляже, окаймленном тамарисками, молодые люди и девушки лежали на песке.

«Тимар? Он уехал в Габон».

«Счастливчик! Какое чудесное путешествие!»

Несомненно, о нем говорили именно так. А он в это время брел подгибающимися ногами по местности цвета свинца. Мысль о возвращении щекотала его нервы.

Тимар стыдливо отклонял ее.

Жозеф в самом деле был племянником Гастона Тимара, генерального советника и будущего депутата Национального собрания. Но он не сказал, что отец его служил в мэрии, а ему самому из-за недостатка средств пришлось расстаться с университетом. По той же причине он не мог ходить с друзьями в кафе или казино.

Лодка, которая должна была доставить Тимара на его пост в глубине страны, все еще лежала на песке, среди туземных пирог. Никто не чинил ее, никто не думал о том, чтобы привести ее в порядок.

И вдруг в приливе ярости, смутившей его самого, он принял решение и даже задрожал от собственной смелости. Вблизи берега стоял гараж, где ремонтировали автомобили, всякие машины, мелкие суда. Тимар вошел туда и увидел какого-то белого, который пытался оживить старенький автомобиль, заставляя кучку негров толкать его.

— Вы могли бы починить лодку, что стоит вон там?

— За чей счет? «Сакова»?

И механик помахал пальцем, дав понять, что работа ему не подходит.

— Простите. За мой собственный.

— Это другой разговор. Вы знаете, тут дела наберется на тысячу франков.

Какая-то темная сила продолжала толкать Тимара вперед, требуя от него действия. Он открыл бумажник.

— Вот тысяча франков. Но только лодка мне нужна спешно!

— Я попрошу у вас три дня. Выпьете чего-нибудь?

— Благодарю.

Жребий брошен! Через три дня лодка будет готова, и Тимар отправится в ней на завоевание своего поста, потому что это должно стать истинным завоеванием.

Решительным движением он толкнул дверь отеля.

Зал был пуст, погруженный в полумрак, как обычно африканские дома. Приборы разложены для завтрака, но Адель сидела за стойкой одна.

Не глядя на нее и не успев даже сесть, Тимар объявил:

— Через три дня я уезжаю.

— О! В Европу?

— В лес!

Эти слова, которые было так приятно произнести, лишь вызвали на устах Адели ее двусмысленную улыбку. Тимар, обозлясь, сел в угол и сделал вид, будто читает газеты, уже дважды им прочитанные. Она не обращала на него внимания. Ходила по залу, отдавала распоряжения на кухне, переставляла бутылки, раскрыла кассовую книгу.

Тимар бесился, ему хотелось взволновать ее. С первых же слов он понял, что говорит бестактно, но было поздно.

— Вы знаете, что нашли гильзу?

— А-а!

— Гильзу от пули, убившей Тома.

— Я поняла.

— Кажется, это не произвело на вас большого впечатления?

Она повернулась к нему спиной, занялась бутылками.

— Какое впечатление, по-вашему, это должно было на меня произвести?

Они перебрасывались репликами через пустой зал, разрезанный на полосы света и тени, насыщенный влагой. И снова Тимаром овладело желание близости с Аделью, внезапное желание, унизительное для него.

— Вам надо быть осторожней.

Он не хотел угрожать. Но был не прочь немного припугнуть ее.

— Эмиль!

Тот сейчас же прибежал.

— Поставь на столы графины с вином.

С этой минуты бой шнырял между ними по залу.

Он появлялся то перед одним столиком, то перед другим, с незамытым пятном на белом костюме.

Пришли лесорубы, за ними — Маритен, счетовод нотариуса, англичанин-коммивояжер. Создалась обычная обеденная атмосфера, но с перешептыванием и заглушенным смехом по поводу событий ночи.

Однако самое осунувшееся лицо и самые усталые глаза были у Тимара.