что, имея хорошее вооружение и проведя тщательную подготовку, мы можем удерживать превосходящие силы врага, который никогда не продумывал как следует свои боевые операции.

Часто в трудные минуты Винер напоминал нам о неудачах русских. При виде горящего вражеского танка на его лице появлялась ухмылка.

– Вот дурак, – говаривал он. – Так глупо попался. Лишь количеством им удастся нас победить.

Солдаты «Великой Германии» были награждены тридцатью Железными крестами. Столько же было выдано танкистам, вполне заслужившим эти награды.

Но наши успехи продолжались недолго.

Несколько раз дивизия вынуждена была спасаться бегством и несла тяжелые потери. Часто взятыми у нас частями заделывали бреши. И с этим ничего нельзя было поделать.

Наш же взвод наслаждался долгожданным периодом относительного спокойствия. Жизнь вообще показалась бы раем, если бы не необходимость жить на казарменном положении. Нас заставляли заниматься шагистикой, как новичков. Мы чуть не взбунтовались.

Взвод занимал позиции, расположенные в трехстах километрах от передовой. Лагерь был раскинут на берегах Днестра, километрах в пятидесяти от Львова. В этом месте река узкая. Когда мы прибыли, только что вскрылся лед. Повсюду по воде плавали льдины. Но кое-где лед еще стоял, а под ним шумела готовая вырваться наружу река.

Вид открывался прекрасный: бледно-голубое небо, заснеженные вершины гор на горизонте. Целых два месяца мы наслаждались переходом от темной украинской зимы к мягкому климату Восточной Галиции.

Снегопады были значительные, но мороз был небольшой, да и казармы наши отапливались. В них царила чистота. Правда, из-за экономии топлива температуру не повышали выше десяти градусов.

Мы находились в большом лагере, организованном с присущей пруссакам энергией. Он представлял собою сто пятьдесят деревянных зданий, поставленных в строгом порядке. На каждом была вывеска с номером. Вблизи, в заснеженных лесах, виднелось кирпичное здание, некогда примыкавшее к деревне, находившейся рядом. Сейчас здесь располагалось наше командование. Никому и в голову не приходило, что Германия истощила свои ресурсы. После хаоса, царившего на фронте, организованность и необходимость отдавать отчет за каждый шаг заставляли нас чувствовать себя дикими животными, загнанными в клетку.

Лагерь находился неподалеку от большого поля. На нем учились манипулировать оружием новобранцы. Они овладевали искусством, которое производит такое грандиозное впечатление на парадах и столь бесполезно в бою.

Но новобранцам нравилось. Мы же с Гальсом испытывали такое чувство, будто вернулись на полтора года назад, в Польшу. Казалось, с тех пор прошло уже десять лет. Наша усталость не скрылась от внимания новичков. Они принялись демонстрировать свой энтузиазм, чтобы показать, что теперь настала их очередь показать нам, как следует воевать.

Ничего. Несколько ночей в грязи, ранения и полевые госпитали заставят поубавиться их удали. Мы сами через это прошли. Они вскоре узнают, что война не всегда вызывает такой же восторг, как взрыв учебных гранат во время тренировок.

Фюрер наскребал последние ресурсы. Пришлось отправить на фронт полицаев. Этим престарелым рекрутам приходилось несладко. Вид полицейского, ползущего по земле на брюхе, доставлял нам такое удовольствие, что мы почти забывали о невзгодах. Офицеры полиции не могли ничему научить подчиненных, и передали эту задачу вермахту. А те уж отыгрались на славу. Молодым рекрутам приходилось нелегко: они часто попадали в руки тех, кому доставляло удовольствие подчеркивать свое превосходство.

Да и наша жизнь не была такой уж безоблачной. Перед тем как оказаться в казармах, нам пришлось проделать утомительное путешествие. Километров пятьдесят шагали по обледеневшим русским дорогам, грузились в грузовики, добрались до Могилева. Здесь погрузились на поезда (для нас предназначалось два состава, оба в отвратительном состоянии) и проделали в вагонах остаток дороги до границы с Бессарабией, затем до Львова, а оттуда на грузовиках добрались до лагеря.

На отдых нам дали двое суток. За это время следовало привести в порядок обмундирование и вооружение. Во время первой проверки офицеры были недовольны состоянием нашей формы – а ведь мы терли ее щетками и выбивали. Но гимнастерки потеряли первоначальный цвет. Серо-зеленый превратился в зеленовато-желтый. Повсюду виднелись дырки и красноватые прожженные пятна. Сношенные сапоги больше не блестели. У многих отвалились каблуки. Для офицеров такая неряшливость казалась просто пощечиной, на которую никак невозможно было не отреагировать.

Они безумно раздражались и начинали придираться к нам. А неподалеку маршировали одетые во все новое новобранцы – бывшие школьники и полицейские. Гремела в морозном воздухе веселая песня:

Нет в мире ничего прекраснее Моего Тироля.

Но вместо Альп за их вынужденной веселостью наблюдали Карпатские горы.

Один из офицеров остановился перед ветераном-ефрейтором, полы шинели которого были усеяны дырками.

– Назовите имя и номер, – крикнул он.

– Фреш, господин офицер, – ответил ветеран и назвал свой номер (его надо было знать наизусть).

Фреш… Что-то зашевелилось у меня в памяти. Фреш, Фреш… Постойте. А не тот ли это парень с глуповатым видом, которого я помню по переправе через Днепр? Что еще понадобилось от него офицеру?

Фреш стоял по стойке «смирно» метрах в десяти от меня и смотрел вдаль, как это требовал устав. Его лицо скрывала тяжелая стальная каска. Офицер чувствовал свое превосходство над этим много повидавшим солдатом, на шинели которого вместо пуговиц была вставлена проволока. Шинель он застегнул криво. От глаз офицера это укрыться не могло. Но туг, вопреки обычаю, вмешался наш лейтенант. Он напомнил офицеру, что пришлось испытать нашему подразделению.

– Однако, господин лейтенант, у вас не было недостатка в пуговицах.

Лейтенант не знал, что на это ответить.

– А кроме того, господин лейтенант, ефрейтор Фреш даже не потрудился правильно застегнуть шинель.

Наступило тягостное молчание. Лейтенант бросил на Фреша сочувственный взгляд. Но что он мог поделать? По роте пробежал гневный рокот.

– Смирно! – рявкнул офицер.

Фреш получил двадцать дней карцера и несколько гауптвахт. Он вышел из рядов и встал на место тех, кому было назначено наказание. Проверка закончилась. Налево! Шагом марш! Наши роты отправились шагать по лагерю. А Фреш застыл на месте. Он стал для нас символом несправедливости. Вечно на него сыпались все шишки! Через десять дней всем выдали новую форму. А Фреш по-прежнему ходил в лохмотьях. Он не умел ненавидеть. На лице его всегда была написана глуповатая ухмылка и желание услужить.

Ветеран как-то заметил:

– Этот Фреш кроткий, как Диоген. Если уж он не заслужил победы, то в рай должен попасть наверняка.

«Рота, вперед! На землю! На ноги! Бегом марш! Вперед! На землю! На ноги, лицом ко мне!» Застывшая обледеневшая земля царапала нам руки и колени. Но мы успели побывать под обстрелом русских «катюш», и любое задание вызывало у нас смех. Мы распластались по земле и, опершись на