каждой минутой таял, и вскоре небо очистилось и заголубело. На обочинах дороги, по которой мы шагали, среди кустов боярышника и бузины проглядывали темно-зеленые елки. Было тихо. За спиной вставало огромное солнце. Впереди каждого солдата двигалась его длинная тень.

Мы шли тремя квадратами, повзводно – по всем правилам устава. Пройдя километров пятьдесят, погрузились в Дрездене в воинский эшелон и покатили на восток.

Несколько часов мы стояли в Варшаве. Многие изъявили желание ознакомиться с достопримечательностями польской столицы. Осмотрели гетто, вернее, то, что от него осталось. А когда пришло время возвращаться, разбились по трое-четверо. Поляки улыбались нам. В особенности девушки. Солдаты постарше и посмелее меня уже завели себе подружек и общались в милой компании.

Наконец, наш эшелон отправляется, и через какое-то время мы прибываем в Белосток. Спустя пару часов, чеканя шаг, уже шагаем по шоссе. Предстоит пройти километров двадцать до казарм для формирования перед отправкой на фронт.

Сквозь листву деревьев, возвышающихся по сторонам шоссе, прорываются солнечные лучи и падают густой сеткой на белесое покрытие дороги и зеленые каски солдат.

Осень уже вовсю хозяйничает в этом краю. Красиво и повсюду тихо! Широкая всхолмленная равнина греется в лучах теплого осеннего солнца.

Фельдфебель Лаус отдает команду перейти на ускоренный марш, и буквально минут через десять высоко на холме возникают приземистые башни средневекового рыцарского замка, одного из тех, что некогда охраняли княжества, а возможно, и герцогства от разбойничьих набегов и крестьянских восстаний. Серый и сумрачный при любой погоде, он и теперь – в солнечный день – имеет грозный вид, напоминая декорацию, на фоне которой обычно разыгрываются действия какой-либо оперы Рихарда Вагнера.

Замок, издали казавшийся пустующим и необитаемым, оказался нашей казармой. В комнатах со стенами необычайной толщины, расположенных в крепостной стене, квартировали солдаты.

– Запевай! – рявкает фельдфебель, когда мы подходим к мосту, перекинутому через крепостной ров.

Запевала из второго взвода, на вид совсем замухрышка, худой и малорослый солдат, неожиданно высоким и сильным голосом выводит первую строфу: «Дойчланд, Дойчланд юбер аллее…»[4]

Потом все мы вступаем в два голоса, и это двухголосие нежданно-негаданно придает песне торжественное звучание.

У крепостных ворот стоит рослый часовой, держа у ноги самозарядную винтовку с примкнутым штыком. Он делает нам на караул.

Мы входим во двор замка, чеканим шаг по неровным выщербленным плитам и застываем по команде «Смирно!». С речью обращается старший офицер в звании майора:

– Солдаты, перед нами поставлена цель ликвидировать советских комиссаров, наделенных неограниченной властью над жизнью и смертью людей. Уничтожить их значит сберечь германскую кровь на поле брани и в тылу. Вопросы есть?

– Как думаете, господин майор, а у нас все получится? – отважился кто-то задать вопрос.

– Я не думаю и вам не советую. Приказ есть? Есть. А думать будем, когда его выполним. Зиг хайль! [5]

– Хайль Гитлер! – рявкнули мы во все горло.

Раздалась команда «Вольно!» – и началась перекличка. Тем, чье имя и фамилию назвали, велят строиться в две шеренги. Я поглядываю по сторонам. Во дворе полно военных машин, возле которых переминаются с ноги на ногу сотни четыре солдат с полной боевой выкладкой.

Наша проверка, проходящая четко и сноровисто, заканчивается. Звучит команда разбиться на группы по тридцать человек для размещения в казармах.

Пожилой солдат лет пятидесяти, сопровождающий нас, кивает в сторону крытых грузовиков и вполголоса произносит:

– Деблокирующие войска… Вот такие дела!

Так вот в чем дело… Недаром у солдат такие хмурые лица!

Вечером я узнаю, что все они отбыли куда-то в Россию, а Россия – это война, о которой мне пока не так-то много известно. Припомнилась глава из школьной хрестоматии, которая называется «Русский». В ней сказано: «Русский белокур, ленив, хитер, любит пить и петь». Вот и все!

Не успел я положить свой ранец на приглянувшиеся мне деревянные нары, как раздалась команда на построение. Обедать, что ли? Давно пора… Последний раз нас кормили в Белостоке. Ржаной хлеб и творог с вареньем с удовольствием лопали все. Интересно, чем здесь собираются потчевать?

Оказывается, я чересчур большой оптимист.

Фельдфебель Лаус, успевший натянуть теплый свитер, улыбаясь предлагает нам пойти искупаться. Ничего себе! Сентябрь на дворе, как-никак!

– Холодно, по-моему, – бросает сквозь зубы гигант эльзасец. Неробкого десятка солдат, осмелился возразить майору. – У любого здравомыслящего человека, на мой взгляд, есть право отказаться от принятия этой водной процедуры.

Фельдфебель Лаус, продолжая улыбаться, произносит с расстановкой:

– У любого человека есть лишь обязанности, а права только у Бога. Это раз. Если солдат сам не любит себя, он доставляет другим лишние заботы, а на войне не должно быть ничего лишнего. Это два. Русская зима нешуточное дело, поэтому будем закаляться. Это три. Не воевавши в госпиталь угодить – вроде дезертирства. Ясно?

Пришлось нам сделать над собой усилие. Пружинистым шагом, как заправские спортсмены, преодолеваем километр или полтора и оказываемся на песчаном берегу озера, куда несет свои воды говорливый ледяной ручей.

Фельдфебель Лаус перестает улыбаться, приказывает раздеться догола и обводит нас взглядом с хитроватым прищуром.

Догола так догола! Мы уже научились преодолевать не только стыдливость, но и многое другое. Я помню, как стеснялись мы на первых порах, когда новобранцами жили в казармах. Со временем привыкли еще и не к такому.

Первым в воду, обдав нас брызгами, прыгает сам фельдфебель. Все смеются, но мне не смешно. Погода, конечно, замечательная… для прогулки, но не для купания. Я пробую ногой воду. Бр-р! И тут же получаю тычок в спину. Сопровождаемый взрывом хохота, лечу в воду. Когда выбираюсь на берег, меня бьет колотун. Воспаление легких, вне всякого сомнения, к вечеру обеспечено! Так, а где полотенце? Полотенца нет ни у кого! Зато у меня есть пуловер. Его я и натягиваю на мокрое тело.

Мы едва поспеваем за нашим фельдфебелем. Он несется во весь опор и проделал уже половину пути до нашего замка. Мы страшно проголодались и, влетев во двор, ищем взглядом вход в столовую. Но не тут-то было! Никакого намека на то, что нас собираются кормить.

– Дадут нам пожрать или нет? – спрашивает гигант эльзасец у стоящего поодаль унтер- офицера.

– Смирно! – рявкает фельдфебель.

Мы застываем. Даже наш храбрый эльзасец.

– Обед здесь в одиннадцать, – гаркает Лаус. – А мы прибыли с опозданием на три часа. Тройками, справа от меня, становись! Сейчас у нас стрельбы.

Сжав зубы, мы отправляемся за нашим мучителем.

Узкая тропинка бежит через лес. Тихо. Припекает солнце. Пахнет хвоей и смолой. Неподалеку стучит дятел.

Наши ряды расстроились, и мы плетемся гуськом. Фельдфебель Лаус умчался. Вероятней всего, чтобы выяснить, все ли готово к стрельбам, которые для офицеров серьезное испытание, а для солдат любимое занятие. Стрельбы – настоящее дело, для которого требуется умение.

А голод между тем давал о себе знать. Неужели после этих учебных стрельб состоится обсуждение результатов? Скорее всего… При поистине пчелином усердии Лауса не миновать нам разбора стрельбы по мишеням с бесконечными придирками. Похоже, сегодня мы окончательно убедимся в том, что голод и в самом деле не тетка.