когда-то путешествовали богачи. Это был внушительный корабль с показной роскошью. Мне вспомнились витрины: отец всегда водил меня их смотреть на Рождество. Но я старался не выказывать свою радость. Знал, что это плохо заканчивается.

Пароход не спеша плыл по волнам в темноте. Спустя долгое время после отплытия до нас все еще доносился грохот сражения у залива Данцига. Там по-прежнему сражались и гибли наши товарищи. Мы боялись даже помыслить, как нам повезло: ведь мы были спасены. Два дня плыл пароход по морю. Он направлялся на Запад, который мы уже отчаялись увидеть. Мы о нем так долго мечтали, да и представить себе не могли, что вернемся. Мы узнали название парохода – «Претория». Хотя нам выделили крохотное пространство на палубе, на которой гулял ветер и которую заливало водой, все даже позабыли о еде.

Конечно, в любую секунду в нас может попасть торпеда и мы пойдем ко дну. Но об этом никто старался не думать. Нас сопровождал боевой корабль. Все шло просто замечательно.

Наконец мы прибыли в Данию. Тут мы увидели картины, которые давно не приходилось встречать. Смотрели на кондитерские с удивлением. На наших грязных физиономиях отчаяние сменилось детским выражением. Наш вид, разумеется, не внушал доверия лавочникам, но нам на это было наплевать. Они не понимали, чего мы, собственно, желаем. Денег у нас не было, а бесплатно отдавать товары нам никто не собирался. Иногда даже приходила в голову мысль воспользоваться автоматами.

Гальс просто не выдержал. Он протянул руки, напоминавшие засохшее дерево, и стал просить милостыню. Лавочник сделал вид, что ничего не происходит, но Гальс не сдавался. Наконец хозяин положил ему в немытые руки засохшее пирожное. Гальс разделил его на четверых. Мы наслаждались давно позабытым деликатесом. Поблагодарили лавочника и выдавили из себя улыбку. Но наш оскал скорее напоминал гримасу. Лавочник подумал, что мы над ним издеваемся. Он поспешно скрылся в магазине. Откуда ему было знать, как долго мы не имели возможности улыбаться. Теперь нам и этому надо учиться заново.

В Киль мы приплыли на менее роскошной посудине, зато здесь обстановка была попривычнее. Кондитерских мы не встретили и улыбаться было тоже ни к чему. Из нас наспех сформировали батальон, прямо там, среди развалин. Гальс спросил, не дадут ли ему отпуск – съездить домой в Дортмунд. Солдат лет пятидесяти похлопал его по плечу и сказал:

– Если у тебя хватит наглости и тебе будет сопутствовать удача, может, и удастся проникнуть через оборону американцев и англичан.

На лице Гальса отразилось отчаяние.

– Так они уже здесь?!

Вот так нас встретил Запад. Мы долго о нем мечтали и наконец добрались до него. И такие новости мы узнаем! Мы не могли прийти в себя от изумления. В Мемеле, на Днепре и на Дону мы так долго мечтали о Западе, об этом рае земном, где закончатся наши страдания. Только мысль о нем помогла нам выжить. А оказалось, что это всего лишь кусок земли, на котором стоят дома, тишину нарушает рев самолетов, а до смерти испуганные жители пускаются в бегство. Вот он – Запад: три пыльных грузовика, набитые кое-как набранным батальоном солдат в серых гимнастерках. Они едут на новый поединок со смертью. Именно тогда у меня исчезли последние иллюзии.

Вместо того чтобы помочь, весь Запад обратился против нас. Против истощенных солдат, у которых почти не осталось оружия, выступили армии нескольких государств, среди них и Франции. Не могу даже и выразить, какие мысли пробудила в моей голове подобная новость. Ведь одна только Франция, как я думал, меня не предавала. Сидя в окопе где-нибудь в степи, я продолжал обожать Францию, как обожает ее молодой человек, который ведет революционные беседы в парижском кафе. И вот «милая Франция» предала мои наивные мечты.

Я сражался ради Франции. Я сделал так, что и мои товарищи полюбили ее, как я. Что же случилось?

Франция, от которой я ожидал помощи, выступила на стороне врага. Мне придется стрелять во французов, которых я считал братьями, такими же братьями, как Гальс или Линдберг.

Что же произошло? Что от нас утаили? Я больше ничего не понимал и не знал. Мой мозг отказывался соображать. Запад был моей последней надеждой, а теперь и она умерла.

Нам снова придется вести бой, но против кого, против чего? У нас не осталось боевого духа, и мы потеряли всякую надежду. Англичане и американцы издавали победные крики, но, как они ни старались, мы не обращали на них никакого внимания. Как можно победить человека, для которого умерло все окружающее?

Мы добрались до берегов Эльбы и расположились у дороги, которая вела к Лауэнбургу. В данном секторе действовали английские войска. Наша задача состояла в том, чтобы дать им отпор.

Какой-то ветеран раздавал нам пищу: судьбе было угодно накормить нас. Гальс отошел в сторонку. В его глазах стояла пустота. Он что-то бурчал себе под нос. Но ветеран, похоже, не слишком огорчался. Он явственно прошептал мне:

– Если повезет, война уже через несколько дней закончится.

Как это так «закончится»? О чем это он? Я знал, что когда война заканчивается, то те, кто проиграл, заканчивают ее с дыркой в голове или пробитой грудью.

– Да я не о том, – сказал ветеран. – Мы попадем в плен. Вот увидишь. Приятного тут мало, что греха таить, но все ж таки лучше, чем увертываться от снарядов. Вспомни мои слова. Ведь эти парни не какие-то русские мужики. Они приличные ребята.

Прошла ночь. Было тепло, почти как днем. Мы расположились на влажной траве у дороги. Было слышно, как в небе гудят самолеты. Но за три года вынужденной бессонницы мы уже настолько привыкли дремать, невзирая ни на какие налеты, что нам все было нипочем.

К шести утра где-то севернее раздался грохот артиллерии. В небе засветились вспышки. Бой продолжался три четверти часа, но мы продолжали дремать.

Рано наступил рассвет. Над горизонтом показалось солнце. На дороге запрыгал по колдобинам коричневого цвета разбитый вездеход. Форма трех солдат в ней была явно не немецкой.

Мы молча смотрели, как к нам приближаются три краснощеких парня в нелепых больших касках. По их физиономиям было ясно, что они довольны собой.

Так я впервые встретился с англичанами. Стрелять в этих самодовольных болванов было бессмысленно. Но какой-то придурок отважился и сделал два выстрела. Он целил в голову. Вездеход резко повернул в сторону. Но англичане действовали настолько неуклюже, что мы двадцать раз могли стереть их с лица земли.

Ветеран прикрикнул на юного несмышленыша, который всего-навсего выполнял свой долг. Он сказал, что теперь здесь появятся моторизованные части, и тогда нам конец. Капитан решил было вмешаться, но потом раздумал и пошел обратно к орудию.

Через час к северу от нас раздался звук моторов. Ветеран оказался прав. Над нами пролетел самолет-разведчик: он нацелил огонь прямо на дорогу. Мы бросились на землю и, как гусеницы, поползли в овраг. Так мы спаслись от пятидесяти минометных снарядов, которые могли сильно уменьшить наши ряды.

Англичане, видно, решили, что наш дух окончательно сломлен, и дело ограничится несколькими выстрелами. Они послали нам вдогонку четыре мотоцикла. Мы с некоторым страхом взирали, как мотоциклы взбираются на горку. Двое из нас поднялись, подняв руки. На Восточном фронте ничего подобного не случалось. Теперь мы ждали, что будет дальше Сразит ли их пулеметная очередь? Откроет ли стрельбу наш командир в отместку за их смерть? Но не произошло ровным счетом ничего. Ветеран, который был рядом, схватил меня за руку и шепнул:

– Пошли.

Мы оба встали. За нами пошли остальные. Подошел Гальс и встал рядом. У него и в мыслях не было поднимать руки. Мы приближались к победителям. Сердце колотилось от страха, во рту пересохло. Я впервые испугался союзников.

Английские солдаты, на лице которых застыло мстительное выражение, согнали нас всех вместе. Но мы видали и худшее в своей же армии, например во время обучения под началом капитана Финка. В грубости, с которой обращались с нами англичане, не было ничего особенного.

Вот так я сложил оружие одной из своих родин. Так для меня и для товарищей завершилась